Если бы еще голова не так трещала…

А по сути… Может, ну его вообще на фиг, этот Федоровский кадетский корпус?

«Вот для сего, сударь, на второй день абитуриентов и распускают по домам, — хмыкнул неугомонный Фу. — Вещи забрать — лишь предлог. Подав документы в корпус, многие дворянские недоросли впервые всерьез отрываются от семей. Кто-то делает сие с радостью, но иные начинают тосковать — пусть даже и сами того не осознавая. А тут: хоп — и снова отчий дом. И сразу та же мысль, что и у вас, сударь: „Да ну ее к духам, Федоровку вашу!“ Так кое-кто и не возвращается в казарму».

«И много таких, невозвращенцев?» — без особого любопытства поинтересовался я.

«Обычно один-двое на дюжину».

«Слабаки», — бросил я.

«Кто бы говорил, сударь!»

«Не, ну я-то это не всерьез — насчет послать корпус к духам!» — поспешил заявить я, признаться, больше даже убеждая себя самого, чем фамильяра.

«Вот и хорошо», — сделал вид, что поверил, «паук».

Тем временем мы с Надей поднялись на второй этаж, где свернули к нашим спальням. Если идти по ровной дороге я уже худо-бедно приноровился, кое-как справился и с крыльцом — благо ступеней там было всего ничего — то восхождение по длинной парадной лестнице обернулось для меня таким накатом головной боли, что наверху я был вынужден зажмуриться и ухватиться рукой за перила балюстрады.

— У нас три часа, — говорила мне между тем опередившая меня на полшага еще на ступеньках Морозова. — Соберем чемоданы — и успеем в спокойной обстановке позаниматься магией! Первый экзамен в корпусе — письменное эссе. Не знаю, пером в этом году потребуют скрести или разрешат творить текст «от сердца» — ну, в смысле, непосредственно магией… В любом случае тебе обязательно нужно освоить оба способа… Эй, что это с тобой? — поняв, что вещает в пустоту, девушка недоуменно обернулась — и только теперь увидела меня, вцепившегося в балюстраду. — Что случилось? — ахнула она.

— Сейчас… — процедил я сквозь плотно стиснутые зубы. — Уже почти отпустило… Голова немного болит, — пояснил наконец.

О наших с Тоётоми ночных подвигах я Наде не рассказывал: неловко как-то было. Да и не в том я находился с утра состоянии, чтобы попусту байки травить.

— Голова? — нахмурилась моя спутница. — Дай-ка гляну…

Шагнув ко мне, Морозова положила руку мне на лоб. Ладонь девушки показалась мне на удивление холодной — но, должно быть, наоборот, это меня пожирал изнутри огонь мук похмелья.

Несколько секунд Надя стояла неподвижно, будто прислушиваясь к чему-то, потом, покачав головой, обронила:

— Ого! Что ж ты молчал-то? Давно бы попросил исцелить!

— А у тебя мана-то есть после портала? — спросил я.

— На одну дурную головушку хватит. Ну что, делаю?

— Если тебя не затруднит… — с глуповатым, должно быть, видом пробормотал я.

В самом деле, давно следовало призвать на помощь ее магию! Ну да, стыдно было, а сейчас что, не стыдно? Зато уже добрых полчаса назад мог бы вернуться к жизни!

— Может быть немного больно, — по привычке предупредила Морозова. — Хотя о чем это я, — одернула она сама себя. — С такой мигренью ты даже не почувствуешь разницы… О духи, — сокрушенно покачала она головой, — что же ты сразу-то не сказал?..

— Думал, мана нужна на портал, — соврал я. О мане я если и вспоминал, то в самую последнюю очередь.

— Так спросил бы! Ладно, приготовились…

Вспыхнула уже знакомая мне невидимая искра — только сейчас она пробила мне не пальцы, а ударила прямиком в лоб. И боль ушла. Правда не сразу, не в один миг, как в прошлый раз, на аллее. Отступила будто бы нехотя: возможно, ману Наде все же пришлось экономить. Но, так или иначе, исчезла без следа.

А вот жар внутри меня никуда не делся, лишь переместился из головы куда-то в грудь, под сердце. И был он теперь не угнетающим, не разрушающим — напротив, словно окрылял.

— Готово, — с видом человека, хорошо сделавшего свою работу, девушка убрала руку, но почти непроизвольным движением я поймал ее удаляющуюся ладонь. — Что? — вскинув голову, удивленно спросила Надя.

— Ничего… — пробормотал я, но руки ее не отпустил. — В смысле, спасибо…

— Э… пожалуйста… — кивнула Морозова.

Пару секунд мы простояли без движения, затем девушка неуверенно попыталась высвободить ладонь, но я лишь крепче сжал пальцы. Надя, вроде бы, сделала шаг назад — и каким-то чудом наоборот оказалась ближе ко мне. В свою очередь я качнулся ей навстречу.

— У нас три часа на сборы… — прошептала девушка.

— Три часа — это же целая вечность! — выдохнул я, и наши губы соприкоснулись.

— И… Еще… Магией… Нужно позаниматься… — сумела выговорить Морозова где-то через полминуты.

Пальцы одной ее руки к этому моменту уже были у меня в волосах, ладонь второй касалась моей щеки.

— Это и есть подлинная магия… — ответил я, между делом ища общий язык с пуговицами застежки на спине девушки.

— Но… Твой экзамен… Он же…

— Он… Будет… Потом… А пока существует только «сейчас»! — слегка перефразировал я давешнюю фразу своего японского друга. — И это «сейчас» — только наше!

Застежка наконец поддалась — как-то вдруг вся сразу — и платье начало потихоньку съезжать с Надиных плеч. По-быстрому отдернув обе руки, Морозова подхватила ими ускользающий лиф и, выскользнув из моих объятий, стремительно отступила на два или три шага. Не ожидая этого, я замешкался — и мы замерли друг напротив друга. Пара секунд, что длилась эта пауза, показались мне часом. А затем девушка вдруг опустила руки — и ее платье медленно, будто бы с демонстративной неспешностью, сползло по изгибам ее фигуры на пол.

Никой иной одежды на Наде не оказалось.

Позволив платью упасть, Морозова внезапно снова вскинула руки — словно вдруг опомнившись и пытаясь теперь прикрыть ими наготу. Но почему-то заслонила не подергивавшиеся в такт частого дыхания груди — небольшие и остренькие, с задорно торчащими пимпочками сосочков. И не заветную точку, в которой смыкались стройные, худенькие ножки. А плоский животик. Казалось бы, далеко не самую запретную для взгляда часть тела!

На лице девушки, которое я сейчас и видел-то разве что мельком — было куда посмотреть еще — нежданно отразился испуг. Длинные ресницы отчаянно затрепетали, губы задрожали.

Повинуясь скорее слепому порыву, нежели расчету, я шагнул к Наде, как смог аккуратно взял ее руки своими и, преодолев робкое сопротивление, развел в стороны. Взору открылся бордовый рубец старого шрама — ломаный и длинный, почти от самой левой груди и до завитушек волос ниже пояса.

— Минотавроид рогом пропорол, — зачем-то отвернувшись в сторону, проговорила Морозова на мой невысказанный вопрос. — В тот самый пробой, когда все мои погибли… А я вот выжила… Оставшись вот с этим вот… Его ни убрать, ни заретушировать — что ни делай, только ярче проступает. Уродство, да? — уже вовсе чуть не плача, спросила она.

— Что ты несешь, какое уродство? — пожалуй, даже с облегчением выговорил я. Так вот за что она переживала! А я уж было испугался, что дело серьезное…

Надя снова попыталась свести руки на животе, но сделать этого я ей не позволил — да не сильно-то она и настаивала. Сам же я опустился на колено — так, что мое лицо оказалось как раз на уровне живота девушки — и поцеловал ее в пресловутый рубец.

Тело Морозовой выгнулось дугой, на миг словно одеревенев, а затем, высвободив руки столь стремительно, что удержать их я не сумел, Надя обхватила ими мою шею. На щеку мне упала слезинка, за ней еще одна.

— Э… — несколько растерялся я. Теперь-то что плакать?!

«Сие слезы радости, не горя!» — встрял фамильяр.

«Достопочтенный Фу-Хао, вашу духову маму, а не пойти бы вам… Где-нибудь погулять?!» — мысленно рявкнул я.

«Ухожу, ухожу, ухожу…»

Выпроводив таким образом прочь третьего лишнего, я поднялся с колена, подхватил Надю на руки — веса в ней оказалось, как в цыпленке — бережно прижал к себе и понес в спальню.