Ночи сменяли зарю,

С рассветом закат танцевал.

Боги

Песню свою

Пели,

И хор их светом звучал.

Любовь и мир — небесный покой

Окутывал землю мягкой волной.

Ангелов тропы в небо вели

В начале пути.

К небу лицом, босиком по воде

Песню слагали первой звезде.

Плавные танцы бессмертных богов

Двигали мир

Были и снов…

1912 год[1]

***

Аделаида открыла глаза. Она была все в той же небольшой комнатушке без окон и мебели, куда ее поместили пять дней тому назад, арестовав за измену церкви и всему королевству. Суровый охранник стоял над ней, протягивая чистое мешковатое платье, в которое ей надлежало облачиться перед тем, как предстать перед обществом обвинителей и судей. Под неусыпным надзором караульного женщина переоделась, наспех заплела свои длинные белоснежные волосы в тугую небрежную косу, после чего ее сковали спереди наручниками и повели в зал суда.

В то время как в провинциях и регионах правящий лорд или высшее духовное лицо быстро выносили вердикт на основании улик и показаний свидетелей, в столице суд мог затянуться на долгие недели, а принимая во внимание исключительность случая, даже на месяцы, в течение которых тщательно изучались все факты и выслушивались различные мнения.

Допрос обвиняемой решено было провести в одном из малых церемониальных залов центрального собора, в подземельях которого и содержалась подсудимая. На собраниях, где решались судьбы представителей низших сословий, разрешалось присутствовать всем желающим. Но судили церковного служителя, и не просто послушницу или монахиню, а клирика[2], имеющего посвящение в сан епископа[3], из-за чего на слушание дела допустили лишь наиболее высокопоставленных представителей церкви Эйнхасад[4], а также нескольких местных лордов и особ, приближенных к королю. Таким образом, пленница, по крайней мере, была избавлена от летящих в ее голову камней и осуждающих взглядов сотен горожан.

Аделаиду ввели в небольшой зал с высокими, до самого потолка, окнами. По периметру зала на лавках сидели немногочисленные представители власти: десяток одетых с иголочки мужчин, из которых был один светлый эльф[5], пара женщин, а также несколько представителей духовенства в скромных монашеских одеяниях. За крепким столом на возвышении расположились два почтенных господина в кудрявых париках, которым и предстояло выяснить все подробности этого дела, всполошившего всех представителей верховной власти Адена, столицы одноименного королевства. Человек с худощавым лицом и крючковатым носом являлся Верховным Надзирателем, главным обвинителем, а круглолицый старичок с маленькими бегающими глазками и носом-картошкой — Господином Верховным Судьей. Те, от кого зависела судьба Аделаиды, а именно: Архиепископ Церкви Эйнхасад Его Превосходительство Главный Священник Орвен, а также лорд Питирим, наместник самого короля на столичном троне, не принимали непосредственного участия в предварительном слушании. Их кресла с высокими спинками пустовали, ожидая окончания разбирательств и вынесения справедливого приговора. Два помощника судьи — бледнолицый юноша в монашеском платье, представитель Его Преосвященства, и худощавый старичок в сером добротном костюме, летописец Его Светлости лорда Адена, — сидели за длинным узким письменным столом, готовые тщательнейшим образом конспектировать ход слушания по этому весьма нетривиальному делу.

Заняв место на поставленном в центре зала стуле, Аделаида неуверенным взглядом обвела немногочисленное собрание. Кто-то с любопытством осматривал обвиняемую, темнокожую женщину с белоснежными волосами, но большинство глаз смотрели на нее равнодушно, сурово или надменно. Среди присутствующих она выловила задумчивое суровое лицо сэра Сэдрика, единственного, кого она знала из всего собрания. Несмотря на его крайне озабоченный вид, женщина все равно почувствовала себя спокойнее. Его вера в ее невиновность придавала ей сил даже там, где у нее не было почти никакого шанса на удачу. Подошедший к ней пожилой священник заставил ее принести присягу. Аделаида поклялась говорить правду именем богини света Эйнхасад, после чего начался допрос.

Верховный надзиратель начал дело с того, что зачитал женщине обвинения, которые заключались в том, что служительница церкви обвинялась в государственной и религиозной измене посредством содействия темным силам, угрожающим безопасности и спокойствию всего королевства Аден. После этого было объявлено, что в этот день суд будет готов допросить обвиняемую и выслушать все, что она может сказать в свое оправдание, с тем чтобы детально разобраться в непростой ситуации: подсудимая, несмотря на прямые указывающие на нее улики, никак не желала признавать за собой тех прегрешений, в коих ее обвиняли, настаивая на своей абсолютной невиновности и ссылаясь на «какую-то ошибку». Дело усугублялось тем, что сам великий мастер Сэдрик, прославленный рыцарь, один из наиболее уважаемых жителей столицы и второе после самого лорда-главнокомандующего лицо в военной иерархии королевства, по не известной ни для кого причине внезапно принял сторону обвиняемой.

— Перед тем, как мы начнем нашу беседу, я еще раз спрошу Вас, — сухопарый надзиратель пронзил сидящую напротив него женщину хищным взглядом, — признаетесь ли Вы в озвученных обвинениях?

— Не признаюсь, — упрямо отозвалась Аделаида, исподлобья осмотрев зал, — и продолжаю с уверенностью заявлять о том, что все обвинения против меня являются ложными и вызваны каким-то загадочным недоразумением.

Краем глаза она перехватила взгляд сэра Сэдрика. Пожилой рыцарь смотрел на нее, не отрываясь: глубокая складка пролегла меж его торчащих в разные стороны седых бровей, рот был плотно сжат, и все лицо казалось искаженным гримасой беспокойства, отчего мужчина выглядел намного старее, чем показался Аделаиде, когда она с ним только познакомилась незадолго до того, как ее обвинили в измене королю и всему народу.

— Тогда, полагаю, — обратился господин надзиратель к свидетелям, обвинителям и простым наблюдающим, — нам предстоит долгий разговор, чтобы выяснить всю подноготную этого, как Вы его называете, «недоразумения».

Зал молчал, и верховный надзиратель продолжил:

— Для начала большинство из присутствующих, и я в том числе, желали бы знать, как получилось так, что темный эльф поступил на службу в Храм Эйнхасад, и, что еще более удивительно, как удалось Вам получить один из высших церковных санов?

— Видите ли, — спокойно начала женщина, — я не чистокровный эльф. Я полукровка. Моя мать была человеком. Ее звали Ника, и она была одним из самых многообещающих клириков, каких знало южное королевство.

— Мы слышали эту историю, когда были еще безусыми юнцами, — отозвался сидевший рядом с сэром Сэдриком рыцарь, немолодой светловолосый человек в военной форме. — Твоя мать дезертировала на север в самый разгар войны, она была предательницей. Чего еще можно ожидать от дочери предательницы? Думаю, это дело можно смело закрывать.

Судья, мужчина с бегающими глазками на круглом гладковыбритом лице, к удивлению обвиняемой, поднял руку с раскрытой ладонью, требуя тишины, и после того, как воин умолк, заявил, что при всем уважении к высказавшему свое мнение сэру Эрику решать виновность или невиновность подсудимой является прерогативой архиепископа, а дело нынешнего собрания — выслушать представшую перед судом женщину от начала и до конца. После этого судья, ведущий дело, строго заметил, что любой, кто предпримет в будущем попытку и поспешит с выводами, будет выдворен из зала суда. Затем он продолжил, обратившись к подсудимой с просьбой уточнить обстоятельства ее поступления на службу в Храм Богини Света, создательницы и покровительницы всего рода людского.

— Мой отец был темным эльфом, — начала Аделаида, и публика невольно усмехнулась, потому что это было очевидно и без ее признаний: ее темно-серая кожа отливала синевой и блестела под лучами пробивающегося в многочисленные окна солнца, словно была сшита из тончайшего бархата, уши торчали из-под копны спутанных белоснежных волос, как два мраморных наконечника копья, и, несмотря на хрупкую фигуру, ростом она догоняла самых высоких мужчин, присутствующих в зале. Единственное, что в ней было человеческого, — доставшиеся ей от матери круглые, голубые, как ясное небо, глаза, добрый нрав и необычайное простодушие, которое ставило в тупик любого, кому выпадало общаться с ней впервые.