К тому моменту, как медсестра поднялась со мной по короткому пандусу в здание, я понял, что за окном резко потемнело. Вечер здесь наступал быстро, а порой даже внезапно. Виной тому были горные пики, за которыми солнце иногда просто исчезало, напоследок озаряя всё ярким светом, отражённым от снежных шапок. Медсестра как всегда заботливо и без видимых усилий переложила меня из каталки в кровать, словно малого ребёнка, и пожелала доброй ночи. Я ничего не ответил ей – как всегда. Впрочем, в глубине души я отдавал ей должное за её терпение и искреннее участие. Но найти в себе желание быть с ней вежливым я не мог. Да и не умел я поддерживать простые будничные беседы, даже будь во мне это желание.

Я положил руки поверх одеяла и уставился в окно, в глубине которого таяли последние отголоски дня. Ещё один вечер. И ещё одна ночь ждала впереди. Я уже сбился со счета, сколько их было здесь. Люди вокруг норовили меня подержать и посочувствовать. И всё никак не могли понять, что жалеть надо тех, кому больно. А мне не было больно. Мне было пусто.

Проём окна сделался непроницаемо-чёрным. Я тихо вздохнул и склонил голову набок. Рядом на тумбочке лежала стопка потрёпанных, пожелтевших от времени листов бумаги. В некоторых местах листы были даже порваны. Я к ним не прикоснулся ни разу с момента, как попал сюда. Да и положил сюда их не я. Это сделала миссис Коултер, когда прибыли в больницу мои немногочисленные личные вещи. Она думала, что эти рукописи смогут заполнить мои время и мысли.

Это были черновики. Сказки о славных героях и страшных врагах. Все эти буквы так и остались незаконченными. Мысль о них сидела где-то далеко на задворках разума. Но теперь я не мог и думать о возвращении туда.

Раздался вежливый стук в дверь.

– Мистер Аррен? – В комнату вошёл высокий медбрат по имени Кейн. Да, его все звали просто «Кейн» – и пациенты, и персонал больницы. Я даже не был уверен, имя это или фамилия. Сегодня он сменял в ночную смену миссис Роуз.

Кейн был примерно одного со мной возраста, даже немного младше. Мне казалось, что медбрат был выше меня на голову, но выяснить это точно пока не удавалось по понятным причинам. Короткие светлые волосы и светлые глаза делали образ этого широкоплечего здоровяка нарочито простецким. Я даже с завистью поглядывал на его лёгкую пружинистую походку, которой он подошёл к моей кровати. Я сам никогда не был слабым, но Кейн был похож на античного героя из старых легенд. Больничные штаны и рубашка казались нелепыми на нём, хотя ещё более нелепым я сам казался себе на его фоне. Впрочем, этот парень был единственным, с кем я здесь общался, по той причине, что тот не собирался выказывать мне свою жалость даже из чувства обычной вежливости. Наоборот, иногда казалось, что спокойный и невозмутимый Кейн готов был поднять меня за шкирку и отвесить хорошего пинка. И за это я был ему благодарен.

– Как ваши дела, мистер Аррен? – спросил Кейн и присел на стул рядом с кроватью.

– Прекрасно, – осклабился я. Мне надо было поддерживать образ вредного пациента, пышущего сарказмом. – Весь день сегодня отплясывал с местными горячими пациентками так, что ног не чую. Осталось только забыться крепким и здоровым сном.

Кейн тихо засмеялся. Он лучше меня знал, что самой молодой пациентке здесь чуть больше шестидесяти лет и передвигается она только при помощи ходунков.

– Замечательно держите роль, мистер Аррен, – произнёс он с улыбкой. А потом лукаво добавил: – Хотя лучше бы вы потанцевали с Кэтрин. Она бы точно была рада вашему приглашению.

– Ты же знаешь, Кейн, что моё сердце отдано красавице Серлейт. У бедняжки Кэт нет никаких шансов, – осклабился я в очередном сарказме, на что Кейн захохотал в голос.

Дело было в том, что Серлейт Хейз как раз и была самой «юной» местной пациенткой. И она с первых дней стала проявлять ко мне очень уж навязчивую заботу, по несколько раз на дню справляясь о моих делах и моём здоровье. А мисс Кэтрин Нейл была медсестрой. На самом деле она была молодой и милой девушкой, доброй и искренней. Но по вине войны в свои двадцать четыре года (о ужас!) она всё ещё оставалась не замужем. Молодых мужчин в этом городе почти не было, и выбор её был невелик.

А тут в её жизни появился новый пациент в лице меня: не слишком старый – всего слегка за тридцать. Почти целый: доктор Коултер обещала, что я когда-нибудь смогу вернуться к полноценной жизни. Да ещё и ветеран войны, прошедший несколько лет сражений на передовой. Чем не герой для девичьих грёз? Мои травмы её совершенно не смущали – они были лишь поводом, чтобы жалеть меня и ухаживать за мной.

Вот только жалость мне сейчас нужна была в последнюю очередь. И вбить это в красивую головку мисс Нейл у меня совершенно не получалось. Она была из той породы людей, которым нужно было на кого-то выплёскивать накопившуюся жажду заботы. А я, глядя в её преданные доверчивые глаза, никак не мог отделаться от мысли, что смотрю на ребёнка.

– Хотел вам сообщить, – заговорщицки подмигнул мне Кейн, – что миссис Коултер, ваш доктор, мне сегодня проболталась, что через несколько дней вы сможете начать пробовать ходить. Конечно, под присмотром врачей. Она осталась довольна вашим сегодняшним осмотром.

Я иронично покосился на здоровяка и отмахнулся левой рукой. Это движение сразу отдалось болью в локте. Я позволил себе забыть, что рука будет заживать гораздо дольше моих ног: с ней были проблемы, по крайней мере, так говорила миссис Коултер.

– Конечно-конечно, мистер Кейн, – передразнил я медбрата. И вновь ухмыльнулся сквозь боль.

Кейн соображал несколько секунд над причинами моего сарказма, а потом его лицо расплылось в укоризненной гримасе. Совсем как у миссис Роуз.

– И как давно вы пробуете подниматься самостоятельно? – это был не вопрос, а обвинение.

– Как только перестал ходить под себя, – фыркнул я в ответ.

Кейн всплеснул крепкими руками и закатил глаза. Это было самое эмоциональное, что он делал на моей памяти. Что ж, я полностью признавал, что пациент из меня не самый благополучный. Медбрат ещё с минуту помолчал, видимо, чтобы я успел осознать всю глупость своего поведения. Но потом он с любопытством заглянул в мои глаза и спросил:

– И как успехи?

– Лучше, чем можно было бы подумать, – я искренне улыбнулся здоровяку. – Миссис Коултер через несколько дней ждёт маленький сюрприз. А я отделался лишь несколькими синяками.

– В следующий раз, чтобы избежать синяков, позовите меня, – откликнулся Кейн и положил мне ладонь на плечо. – Вы всё равно не усидите в инвалидном кресле. А со мной хоть шею себе не свернёте.

– Обещаю, – с благодарностью ответил я и дотянулся своей ладонью до его руки.

Взгляд Кейна упал на стопку бумаги за другой стороной кровати. Я рассказывал ему, что это такое.

– Так и не притронулись?

– Я тебя просил это выкинуть, – вместо ответа произнёс я. – И я объяснял тебе, что у меня пусто в голове. Я ничего не смогу сделать с этой бумагой. Нельзя просто взять и начать что-то писать.

– Так перечитали бы хоть, – не сдавался Кейн. – Вдруг старые мысли вернутся в вашу голову.

Я тихо зарычал от его упрямства. Сел на кровати. В глазах медбрата отразился искренний испуг, и он было протянул ко мне свои руки, но я отмахнулся. Я дотянулся ступнями до пола и осторожно, опираясь на спинку кровати, поднялся. А потом неуверенно доковылял до окна. Кейн всё это время не сводил с меня глаз и был напряжён, словно пружина. Он был готов в любой момент вскочить и поддержать меня. Я устал буквально за пару минут: слишком много времени я провёл в инвалидном кресле и в кровати и мышцы ослабели, превратив мои ноги в две тощие палки. Но возвращаться в кровать я не хотел. Тем более Кейн был рядом и действительно готов был поддержать меня, если я ослабну окончательно.

– Вы сами хотите как можно раньше покинуть эту больницу, – задумчиво произнёс медбрат. – Это вы мне говорите постоянно. Так почему вы не общаетесь с врачами и не стараетесь хоть чем-то себя занять, чтобы поскорее прийти в норму?