Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«Не беда, что внутри – вода…»

Не беда, что внутри – вода,
Выливается иногда
И становится словом, жестом…
Иногда и вода – тесто.

«Такая доля – быть тобою брошенной…»

Такая доля – быть тобою брошенной.
Внезапно. Несмотря на красоту.
Бросай меня! Бросай меня пригоршнями!
Я по весне сквозь землю прорасту.

«Быть чужаком – быть дураком…»

Быть чужаком – быть дураком:
Неподанные руки сплетаются
В огромный кожаный ком
И идут по тебе катком.
Иные – сопротивляются
Или ложатся ничком,
А ты не умеешь ни то, ни то,
И тебе никогда не везло в лото.
Слышишь, они говорят шепотом
За твоею спиной? Что потом?
Ночь, день, ночь и еще полдня,
И вуаля – на тебе броня!
Яма твоя
Надежно укрыта брезентом.
Еще полдня,
И ты почти без акцента
Сможешь считать до десяти,
Чтобы своих искать пойти.

«Он…»

Он
Не сводит глаз с твоего лица.
Лицо начинает трескаться,
Как скорлупа яйца.
Через трещины в тебя проникает свет.
И вот тебя – прежней – на свете нет:
С тебя облетают листы, пласты,
Обнажая акры неузнанной красоты.
В середине тебя – неприбранный стол
(ждали гостя, но гость не пришел).
На закапанной воском скатерти в серебре –
Голова. То есть память о голове.
Под столом – набитый битком чемодан
На случай отъезда
В честь долгожданного «да».
Он
Смотрит на этот твой натюрморт
И берет тебя на руки –
Нет: в руки кладет.
И идет.
Не уходит,
А просто идет.

«Тебе бы туда, к своим…»

«Тебе бы туда, к своим,
Но нет у тебя “своих”…»
Если бы вдруг очнулся
музейный мамонт
от тысячелетнего сна
и начал водить трубою хобота
по экспозиционному залу
в поисках своих огромных собратьев,
пугая старушек с чернильными буклями
в жостовских брошах,
его большие глаза наполнились бы слезами,
и зазвенели бы стекла музейных витрин
от страшного трубного рева,
которым звал бы он
через многие-многие зимы
себе подобных.
И не получив ответа
на свою самую громкую,
разрывающую могучее нутро песнь,
не увидев – хотя бы вдали –
таких же больших,
покрытых длинной шерстью,
с витыми саблями гладких бивней существ,
как он,
вновь обернулся бы мамонт
огромным серым камнем,
осознав, что он – такой –
абсолютно
один…

«Вот дом…»

Вот дом,
Ты в нем
С утра, налита сном,
Идешь к окну
Смотреть весну,
Наряженную сентябрем.
Там яблоки лежат в траве,
В листве,
В рябиновом костре,
Там, во дворе.
Холодный пол,
Горячий чай.
К нам гость пришел –
Иди встречай!
Накинь платок
И за порог
Иди по утренней росе.
Что ж делать,
Если вышел срок –
Ты ж снова с лентою в косе?..

Кинцуги

А ты, конечно, счастливым будь,
Что бы ни, кто бы ни…
Неимоверно долог мой тормозной путь,
Но я желаю, чтобы в твоей гавани
Находились только красивые корабли,
Груженные золотом,
Чтобы ты в попытках сместить ось Земли
Был верен себе. А то, что расколото,
Вполне сгодилось бы на мозаику – украсить дом.
Дом, в котором ты – вечный флюгер…
Но однажды, какой-нибудь осенью, мы соберем
То, что осталось. И, возможно, освоим кинцуги.

«Вольному – воля…»

Вольному – воля,
Душе – застолье.
Были иль не были
Вместе? Врозь?
В выжженном поле
Беде раздольной
Лоб твой в ладонях
Держать довелось…
– Благословляешь?
– Благословляю.
Дай насмотреться
В последний раз.
Ты понимаешь,
Я понимаю:
Свет не погасят,
Раз сам не погас…

«Одно неловкое движенье…»

Одно неловкое движенье –
И чашка падает на пол,
И разбивается на несколько частей.
Казалось бы: всего одна секунда,
Но ты уже не чашку видишь,
А то, что было чашкой.
Так вот,
Я в некотором роде
Тоже чашка…
2
{"b":"745193","o":1}