Я никак не мог до конца поверить, что он поехал в Лапландию, движимый той именно целью, которую назвал мне в Ревеле. И когда по прибытии в Гельсингфорс оказалось, что все газеты полнятся новостями о якобы найденном в Лапландии золоте, я смутно, иррационально понадеялся, что Карл просто каким-то образом узнал об этом заранее. Узнал, потому и поехал туда. Ведь отец его близок был к императорской золотодобыче.
Впрочем, больше, чем судьба Карла, меня на тот момент беспокоило собственное состояние. Сразу после отъезда из Улеаборга я понял, что здоровье мое разладилось. Однако надеялся, что вскоре это пройдет. Надежда довольно пустая: когда это дорога шла больному на пользу? Развивалась болезнь, впрочем, медленно, и в Гельсингфорсе я был еще вполне готов продолжать путешествие.
В Петербург же прибыл совсем больным. Я мерз, мерз отчаянно, невыносимо. Как будто холод, который пронзил меня тогда, на берегу Ботнического залива, проник в самые мои кости - и там и остался. Поднявшись, не без помощи, в свою квартиру в доходном доме (оплаченную, к счастью, на год вперед), я тут же послал за врачом. А после - в аптеку.
Порошки и вытяжки помогали слабо - если не сказать, что не помогали совсем. Позвав, по совету друга, другого врача, я последовал новым рекомендациям. Голова моя к тому моменту уже совсем мутилась, и все-таки я надеялся на пополнившийся набор лекарств. Хоть и понял по мрачному лицу эскулапа, что, возможно, надежды мои пусты.
Помню, как глядел на снежно-белые изразцы, которыми выложен был жарко натопленный камин. Огонь за заслонкой горел ярко, но я совсем не чувствовал тепла. Если бы только покрасить их, изразцы, в другой цвет, думал я. Тогда бы точно удалось согреться. Но... В какой только цвет?
Решить я никак не мог. Варианты казались один лучше другого. Кажется, именно тогда, мучаясь этим непростым выбором, я и умер.
О том, что было потом, рассказать трудно.
Любой сон вспоминать нелегко, а посмертный и того сложнее. Время стирает детали, оставляя из всех штрихов лишь самые крупные. В этом случае, впрочем, многое запало мне накрепко в память из-за своей необычности.
Что было на самом деле, а что я додумал? Ответить нельзя. Поэтому расскажу только то, в чем уверен.
Я, конечно, и думать не думал, что мертв. Горячка сделала мое сознание очень туманным, никакого перехода я не заметил. Понял только, что нахожусь в новом каком-то месте. И оглядывал его, наверное, достаточно долго взглядом совсем безразличным, прежде чем сумел-таки увидеть. И вот тогда взглянул во все глаза.
Черное небо заливал яркий огонь. Переливающееся зарево: зеленое, но и красное кое-где, даже и фиолетовое. Оно простиралось от горизонта.... до горизонта, во все края. Мне случалось видеть северное сияние раньше, но тогда я смотрел с земли. Теперь же был над ней вознесен.
Только осознав это последнее, я пришел в себя окончательно. Вид при этом, наверное, имел до смешного напуганный.
Голос Карла, по крайней мере, прозвучал иронически.
- Не бойся, не упадешь.
Я обернулся - и тут, наконец, увидел его. Слева от себя, в двух буквально шагах... по небу. Увидел и сразу узнал.
- А ведь если бы не ты, - задумчиво произнес он, - я бы никогда здесь не оказался. Да что там - если бы не ты, ты и сам бы не оказался здесь ни за что!
В тот момент я понял две вещи разом: что говорю с мертвецом и что, вероятно, все это мне видится. Разом встало передо мной путешествие в Улеаборг и обратно, последние дни болезни. Вот только вспомнить, написал или нет родне Карла, я никак не мог. Не написал, слишком занятый своим нездоровьем, и теперь мне явилась - вот таким образом - нечистая совесть?
- Папенька огорчится несильно, - ответил Карл. - Он давно понял, что из меня в жизни толка не выйдет.
Прочитав мои мысли, он подошел и с кривой улыбкой (а также и с видимым удовольствием) встряхнул за плечи.
- Нет, Андрей. Мы оба не в мире живых.
Я не верил - не только ему, но еще и в него. Вздохнув, Карл тряхнул меня еще раз - никогда не подозревал в нем такой силы.
На человека, с которым я расстался в Ревеле, он уже не очень-то походил. Стал прямей и серьезней. Впрочем, причудливость одежды осталась, хоть и на новый лад: подшитая мехом лопарская шапка была густо-синяя и вся украшена вышивкой. Остальной наряд ей не уступал.
Тут я, наконец, вернул себе дар речи. А заодно оттолкнул Карла: уж больно неприятную привычку он завел - меня трясти.
- Что значит - без меня ты бы здесь не оказался?
Карл моим вопросом остался доволен. Если не сутью его, то самим фактом - что я, наконец, заговорил.
- То и значит. Думал бы съездить в Лапландию - это да. Но взаправду поехать? Пожалуй, и нет. Не спорь ты тогда со мной так отчаянно.
- А где это 'здесь'? Где мы находимся, черт тебя побери?
При упоминании черта Карл как-то дернулся.
- На берегу Полунощного моря.
Я снова оглядел мир вокруг нас - северный, стылый простор. Снега, редкий лес и, на горизонте, сопки. Впадина на долгом хребте одной из них была оторочена понизу острыми, черными вершинами елей. Там, в этой впадине, словно со временем накопившись, сиял особенно яркий свет. Моря нигде не было никакого.
Я не преминул, конечно, об этом Карлу сказать.
Как он смеялся. Едва не уронил свою шапку. Отсмеявшись, выпрямился.
- Идем, покажу.
- Подожди. А вот это вот кто?
