— Всё в порядке. Теперь — в порядке.

Занавес.

Вместо зеркала — окно с темнотой ночного леса и первыми звёздами. В комнате пусто: ни кота, ни его забавных помощников. Тускнеет огонёк в лампе, напоминая: спать пора, утро вечера мудренее! Лёгкий толчок в животе как бы присоединяется, напоминая: мама, у тебя режим!

Да, надо поспать.

Всё будет хорошо. Это так же верно, как те два слова, что прочёл сейчас мой мужчина:

«Я вернусь».

***7.2

…И всё же не так-то просто заснуть, когда в голову лезут всяческие вредные мысли. Когда ещё не мешает, но уже создаёт определённый дискомфорт растущий живот, и приходится подпихивать под себя со всех сторон подушечки, чтобы удобнее угнездиться. А главное — нет рядом тёплого, как печка, большого, согревающего, обнимающего мужского тела, к присутствию которого успела привыкнуть. К хорошему вообще быстро привыкаешь.

Вот странно: вроде бы мы с Магой личности зрелые, обоим за сорок, а ведём себя порой как зелёные молодожёны. Должно быть, сказывается, что друг о друге мы знаем крайне мало. В сущности, как долго мы были вместе? Неделю при первом знакомстве, да три с небольшим месяца здесь, в Гайе. А сколько времени ушло на расшатывание стены из непониманий, предубеждений, неприятия! Сколько нового мы открыли! Ведь, если подумать, много ли узнаешь о человеке за неделю, тем более романтическую, а значит, очень специфичную? Что-то о привычках в быту, весьма обширно и с применением на практике — об эротических предпочтениях, поверхностно — о характере, учитывая, что в первые дни знакомства каждый старается показать себя с лучшей стороны, а уж если наступает пресловутое «потом» — отпускает вожжи не сразу, и лишь со временем проявляется, как есть. И уж совсем чуть-чуть, как бы походя проскакивают сведения автобиографического порядка. Поскольку далеко не всегда они интересны в бурно развивающемся курортном романе.

А вот когда (или если) начинается серьёзная совместная жизнь с её буднями и притирками друг к другу…

Н-да. Всё сложно. И даже наша с Магой зрелость не избавляет от недопониманий и иже с ними. Впрочем, тут сразу и не скажешь, что лучше: гибкое мышление молодости или опыт и рассудительность поколения постарше. А мы с моим мужчиной, кажется, уже «поколение»…

И мне его не хватает. Моего мужчины. Прямо сейчас.

Но в чём-то я согласна и с Тим-Тимом. Не надо пока никуда лететь сломя голову, тем более в ночь. Раз уж дорвалась до свободы — остыть, успокоиться… и в самом деле отдохнуть.

А вот насчёт его теории о моих побегах не соглашусь. В ряде случаев это и не побеги вовсе, а уход от обстоятельств, мешающих двигаться дальше. Хотя… вспоминая, чей всё-таки фамильяр этот кот, могу предположить, что философствовал он неспроста, а может, даже провокационно. Чтобы я задумалась. Иногда это полезно.

… Но вот, поди ж ты, ещё и эта проклятая перчатка не идёт из головы! Зачем Мага мне её подарил, если не рассчитывал, что рано или поздно я доберусь до гребней Сильвии? В чём тогда смысл подарка? Подставил ли меня он сам, или им так ловко в очередной раз сманипулировал дорогой папочка? Или… не было никакой подставы, а объяснение всему простейшее? В общем, всё плохо. Опять не заснуть.

Скрип двери прерывает назойливые мысли. За ним следует мягкий топоток, бесшумное приземление на мои ноги тяжёлого тельца… Не усидел-таки кот Баюн в одиночестве.

Мыслеречь, оказывается, хороша и тем, что позволяет общаться, не прерывая мурлыканья. Одно другому не мешает. А какое мурлыканье! Умиротворяющее, баю-укаюшее…

«Не спишь, Ваня? Тогдау я с тобой… Помогу».

«А где твои подданные?» — спрашиваю, тоже мысленно, поскольку близость пушистого действует фантастически. Вернее сказать, магически: непослушные до того веки вдруг закрываются, язык тяжелеет и не хочет болтать, а тело само сворачивается калачиком, именно так, как ему удобно.

«Они сейчаус ни к чему. Хор-рошиеу малыши, пусть спяут, нас не отвлекают. И ты спи. Спать интер-ресноу. Хочешь, побр-родим где-нибудь вместеу?»

«Где побродим?» — не совсем понимаю я.

«По снаум, конечно. Я ведь Баюн, ты угадалау».

«А ты тоже умеешь? Вот здорово!»

«Кошкау — зверь Макоуши, — напоминает он. — И обережница — дитя Макоуши, названноеу дитя. Потому и одар-ривает она нас похожими дар-рами…»

Уже не вижу его, задрёмывая, только слышу, как он смачно зевает, клацает клыками, а затем энергично крутится на месте, утаптывая лёжку. Увесистый, однако, сказочник! Но отодвигаться лень.

Наконец он укладывается и тарахтит ещё громче.

«А что у тебя домау сейчас творитсяу! Интер-ресно! Там твоя… как её… Люсинда одна осталаусь. Посмотр-рим?»

«А давай!» — соглашаюсь я, заранее сгорая от любопытства. И потому, что хочется узнать, что же там, в Тардисбурге, творится, и оттого, что, наверное, бродить по вещим снам не в одиночку, а с хорошим товарищем, гораздо веселее. Особенно с Тим-Тимом. С которым, как уже выяснилось, скучно не бывает.

***7.3

А сно-хождение с котом-Баюном немного отличается от обережного.

Если в моих прошлых, «одиночных» снах я, чаще всего, была бестелесна, то сейчас спешу за важно вышагивающим Тим-Тимом в своём привычном, материальном, так сказать, облике. Единственная разница от той меня, что осталась спать в уютной комнатушке под крышей — я сейчас не в длинной ночной сорочке, нашедшейся каким-то чудом в лесном домике, а в привычных домашних джинсах и мягкой тунике. И даже в лёгких мокасинах-тапочках. В общем, как привыкла по дому ходить, ещё с прежней жизни, не любя халатов, так и сейчас принарядилась.

А вот сопровождающий меня туман есть и в этом сновидении, как без него! Только не молочно-серый, а радужный, постоянно сменяющихся пастельных тонов. И выныривают из него то ёлки-иголки — это значит, по лесу идём, я даже узнаю тропинку, которой сюда добиралась — то ивовые ветви, склонённые до земли, то свежевскопанная под зиму, крупными булыгами, чья-то грядка… Она сменяется клумбой с увядающими осенними астрами и хризантемами. Ей на смену проявляется стена фахверкового дома, потом соседнего, тесно прижатого, и неожиданно — подворотня, в которую кот меня и увлекает, подбадривая. Помимо тумана здесь ещё и сумрачно, я словно оказываюсь в тёмном тоннеле, который выводит меня… к знакомой двери.

— Ничего себе! — только и могу сказать, шагнув на свою кухню. Обернувшись, с изумлением узнаю оставшуюся за спиной неширокую улочку Тардисбурга. Ни малейших следов подворотни!

— Вот мы и на местеу! Долго шли, потому что в пер-рвый р-раз сюда дор-рогу пр-рокладываул, — снисходит до комментариев Тим-Тим. — Пр-ришлось на тебя настр-раиваться, найти маячок в воспоминаниуях. В др-ругой р-раз будет легче: шагнёшь сюда ср-разу. Или отсюда — пр-рямо ко мнеу. Ну, веди, тепер-рь твояу очередь!

— Будь как дома! — со смешком отвечаю я. И, не сдержавшись, поддразниваю: — Молочкау?

— А есть? — оживляется он.

— Как не быть!

Он вдруг перехватывает меня лапой и заговорщически шепчет:

— Постой-постой, спер-рва давай осмотр-римся! Сейчас будет что-то интер-ресноеу, хвостом чую. Иди-ка сюда! Хоть нас и не увидят, а не слишком это пр-риятноу, когда через тебяу кто-то насквозь пр-роходит.

И тащит меня в угол, к рабочему столу и к посудной раковине, каким-то образом прихватив когтём подол моей туники.

Мельком глянув на стол, успеваю заметить одинокую чашку с нетронутым чаем, сухарницу с остатками печенья и баночку мёда. Кувшин молока. В мойке испуганно замолкает посуда, до нашего появления хихикающая и о чём-то болтавшая. Две чайных пары и две розетки из-под варенья, заойкав, торопливо споласкиваются в горячей воде, выпрыгивают и опрометью несутся на свою полку, на лету вращаясь, чтобы скорее высохнуть. За ними поспешают ложечки. Кот неодобрительно крякает.

— Р-распустились! Моих мышей на ваус нет!

— Они не всегда так, — почему-то оправдываюсь я. — Вернее, никогда до сегодняшнего дня… Это в первый раз, честное слово!