Предполагается, что увидеть во сне Богиню Смерти — мягко говоря, к неприятностям. Дескать, не очень хорошая примета. И вообще, раз уж стряслась этакая напасть — готовь на всякий случай завещание. Но ведь у нас, обережниц, всё не как у людей, всё через зад… э-э… наоборот. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Потому что этой ночью, едва смежив веки, я очутилась в склепе. И не одна. А точно попадая под эту самую, не слишком хорошую примету.

Само по себе место действия не особенно пугало. О фамильной усыпальнице моей новой, некромантовской родни ещё свежи были, как ни дико звучит, самые тёплые воспоминания. Впервые меня привели сюда обстоятельства печальные: смерть, пусть и временную, сложно назвать чем-то приятным. Но именно здесь я нашла поддержку, дружеское плечо и добрый совет от самого первого Торреса, основателя рода. А спустя сутки тут же, но уже в другом, в мире живых, я воскресла, и не одна, а вытянув с собой с того света Элли, нынешнюю лучшую подругу и по совместительству — невестку.

Да. Именно здесь мы и очнулись от смертного сна.

Но теперь на моём саркофаге…Жутко звучит — «на моём саркофаге», да? Готичненько так… В общем, на сброшенной когда-то, а теперь водружённой на место мраморной крышке восседала Морана. Она, она, сама здешняя Богиня Смерти! Изящно ниспадали складки греческого хитона, змеились и пропадали в них белоснежные кудри, выбивающиеся из-под диадемы, небрежно раскачивалась ножка, на которой чудом держалась посеребренная сандалия… Богиня с удовольствием грызла огромное яблоко. Последний факт окончательно убеждал в сновидческой природе увиденного. Ибо немыслимо, невообразимо, чтобы та Морана, с которой мне довелось познакомиться, та Ледяная дева, одно явление которой заставляло позвоночник смерзаться сосулькой, могла бы так прозаически впиваться крепкими зубами в сочную мякоть плода, изумительно белую по контрасту с карминно-тёмной шкуркой. С таким удовольствием и смаком, что брызги сока летели, куда ни попадя. И уж, разумеется, не могла она по-простецки утереть губы тыльной стороной ладони, а затем небрежно осушить ту о хитон. Наяву такого просто не могло быть.

Значит, сон.

Хоть и неясно пока, обычный или вещий.

— Что смотришь? Не ожидала? — не слишком любезно заговорила небожительница. Или по отношению к богине Мира Иного правильнее как-то ещё выразиться? Владычица подземного царства, типа? Вопрос в том, подземного ли… Дон Теймур, многомудрый мой свёкор, объяснял как-то, что слои реальностей располагаются не рядом, не над и под, а сливаются, подобно фигуркам детской игрушки, вложенной одна в другую. Значит, и Мир Иной, собственно — не подземный и не небесный, а где-то рядом с нами, прямо здесь и сейчас, просто в другом слое молекул.

А вот богиня, которая здесь и сейчас, какая-то неправильная. Не пойму пока, в чём странность, надо бы приглядеться.

— Что-то ты иначе вела себя в нашу последнюю встречу, — продолжает тем временем Морана. — Более почтительно. И страхом от тебя фонило… А сейчас даже не поклонишься. А-а, вот оно что!

Она кривит губы. Помедлив, запуливает огрызок куда-то в сторону. Машинально проводив глазами его полёт в невесть откуда взявшиеся клубы тумана, отмечаю ещё одну странность: стен родовой усыпальницы Торресов не видно, настолько всё вокруг плотно затянуто клубящимся серо-молочным маревом, знакомым до оскомины по прошлым сно-хождениям. В нём теряется и светящийся купол, и соседние гробницы, коих тут, на моей памяти, немало; а внушительная статуя основателя рода, что в центре склепа, та вовсе не видна. Свободен для обозрения лишь небольшой пятачок, лакуна в тумане, где едва хватает места саркофагу с примостившейся на крышке статной женщиной, и мне.

— Не думала, что я могу быть и такой? Вздор. Считай это капризом: хочется иногда вновь ощутить себя человеком. В этом слое реальности, замешанном на снах живых, можно вновь испытать наслаждение от вкусов, запахов…

— На солнце выходить не пробовали? — любезно предлагаю я. — Для полноты ощущений. Сейчас, конечно, зима, но здесь она мягкая, уж не сравнить с греческой…

Богиня хмурится. В глазах мелькает непонимание пополам с досадой: похоже, её сбило с толку последнее, сказанное мною слово. А я, окончательно убедившись в своей гипотезе, сосредотачиваюсь на окружающем.​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

Саркофаг, говорите?

Но ни тогда, при моём воскрешении, ни после, во время нескольких визитов сюда, уже живой, я не видела здесь ни горящих свеч, которыми, как грибами, сейчас тускло усажены пол и основание гробницы, ни груд черепов, явственно проглядывающих из молочной хмари — будто кто-то намеренно выложил их пирамидами на полу, создавая живописные пугающие декорации… Для чего? Что здесь за представление? Ещё не знаю. Но, повторюсь, очень хорошо помню, как ощущается близость настоящей Богини Смерти. Эта же, что передо мной… даже не поняла отсылки к «своей» исторической родине.[1]

…И на виски мне давит всё сильней, и коленки слабеют, пробуждая желание преклонить их, а заодно согнуться в почтительном поклоне. Вот же ж засада… Меня ещё и прессуют нагло! А ведь охранное кольцо, настроенное Магой, работает даже во сне, вот как даст сейчас откатом — мало не покажется. Хоть, похоже, столкнулась я с кем-то очень, очень сильным, который или не знает, с кем связался, или всерьёз не принимает. Ну, ладно, поможем колечку…

Тем временем туман уплотняется, подступает ближе, поглощая бутафорские черепа, заволакивает собой узор на мозаичной плитке; а ведь минуту назад пол был просто земляным! Ага, кто-то лихорадочно импровизирует на ходу, пытаясь перекраивать пресловутую сно-тканную реальность. Ничего, мы тоже не лыком шиты. Я развожу руки ладонями вверх и формирую шарики Света. В обычной жизни они у меня получаются через раз, а вот в собственном сне я умелица хоть куда. И Силы у меня гораздо больше.

А теперь — слова-ключи. Голос у меня становится звонкий, как у подростка, и настолько осязаемый… да, определение странное, понимаю. Но каждое слово-ключ словно продавливает собой аморфную серую массу, заставляя её вздрагивать и отодвигаться всё дальше.

— Выучи намертво, не забывай… — начинаю я.

Лже-богиня вскакивает. Лицо пышет злобой.

— Прекрати!

Не обращая внимания, продолжаю речитатив, соединяя ладони. От ослепительно-белого сияния шариков, слившихся в один, фальшивая Морана жмурится и прикрывается ладонью. Это богиня-то?

Я настойчиво бросаю в туман новые слова вместе с горстями крошечных солнц:

— Выучи намертво, не забывай…

И повторяй, как заклинанье:

«Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй!»

«Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй!»[2] —

… договариваю, как бы закрепляя результат — и перевожу дух.

Получилось.

Нет больше чужого давления. Это — мой сон, моя территория! Я тут хозяйка.

Низкий поклон старцу Симеону за науку. Не особо-то он пока уделяет время моей учёбе, но вот хороший совет однажды дал: подобрать для себя, сочинить ли, взять готовые — но только вызубрить их накрепко, такие слова, что помогут осознать себя при попадании в вещий сон. А то ведь нередко случается, что само сновидение, либо тот, кто его, возможно, наслал, перехватит вожжи и начнёт вертеть сновидцем по собственному желанию.

— Дерзкая девчонка!.. — бушует, очнувшись та, что притворялась Богиней Смерти. Чужая личина сползает с неё, как шелуха. Преображается не только наряд, становясь мрачным, хоть и богато расшитым платьем; старится лицо, седеют волосы, сплетаясь в замысловатую причёску, диадема оборачивается набором гребней, поблескивающих кроваво-красными рубинами… Даже голос, голос — из низкого, звучного переходит в дискант со знакомыми визгливыми интонациями. Туман же… сдёргивается, словно занавес. И вот уже вокруг не своды семейного склепа, а стены просторного мрачноватого кабинета с высокими потолками, с тремя стрельчатыми окнами, за которыми проглядывают сумерки. Тяжело дыша, на меня глядит недобро старая ведьма со столь знакомым лицом, что, не повстречайся я с ней раньше — так бы и подумала в глубоком шоке, будто передо мной наша несравненная бабушка-матриарх, у которой что-то вдруг в голове перемкнуло…