Кирион сделал глоток вина — он тоже не мог не думать о Ламмионе и Нэльдоре, а затем его мысли перешли и на остальных пленников.

Но Волк лишь пожал плечами:

— Ламмион сам захотел охотиться, а теперь ты обвиняешь меня в том, что я был жесток с ним, создавая видимость свободы. Но ты не ответил мне ни в первый, ни во второй, ни в третий раз. Почему в любом моем поступке ты, в первую очередь, видишь лишь жестокость? И что значит слово лично для тебя? Могу ли я поверить тебе, если разрешу свободно ходить по всей крепости и выходить за пределы? — Волк наклонил голову и посмотрел на второго «гостя». — А тебе, Кирион?

— Жестокость это намеренное причинение другим страданий, — начал было Ларкатал, который никогда не давал определений жестокости, и остановился.

— Воин, охотник, даже целитель в какой-то мере причиняет другим страдания, но это не жестокость, — заметил Кирион.

— Жестокость, — продолжил Ларкатал, — это причинение страданий сверх необходимого. Воин защищает своих, целитель оказывает помощь, но причинять страдания из мести это жестоко. Тем более, причинять страдания ради удовольствия или желания подчинить… Эльфы так не поступают, а ты часто так делаешь: даже в гости приглашаешь с помощью пыток. Недаром тебя называют Гортхауром… Ты говоришь, что я обвиняю тебя, рисую чудовищем, но это имя дали тебе давно. И ты, сколько я знаю, принял его. Но почему ты обвиняешь всех эльфов в обмане? Если я дам слово, я буду до последнего за него держаться. Но я не дам тебе такого обещания.

— И я, — тихо подтвердил Кирион.

Волк слушал определение эльфов и вначале приподнял голову, прищурив глаза, потом одобрительно кивнул, но, дослушав до конца, поднял бровь.

— Я отвечу, что моя слава преувеличена. Я никогда не жесток без нужды. Более того, я нахожу жестокость по отношению к наделенным развитым умом, куда менее эффективной. Вы сказали мне свои мысли о жестокости, но ты, Ларкатал, не хочешь услышать мой ответ?

— Нет, — отозвался нолдо, в голосе которого слышалась усталость. Хотя он и получил отдых после пытки, которой был подвергнут будучи раненым, но силы его не восстановились полностью. — Я готов услышать твой ответ, но я утомлен. — и пожалуй, не только телом: разговоры с Сауроном, несмотря на внешнюю его учтивость и даже искренний интерес к собеседнику, отнимали силы. И впервые Ларкатал задался вопросом, а чем обернется этот искренний интерес слуги Моринготто?

Волк поморщился:

— Готов выслушать и хочу узнать твой ответ, это разные вещи, не находишь? Я не милости у тебя пришел просить, и если ты хочешь говорить лишь сам, то я не собираюсь тратить свое время и навязываться тебе, — глаза умаиа блеснули холодом, но Маирон взял себя в руки. — И ты так и не попросил о помощи, сколько я не спрашивал, но ты получишь ее. Когда ты вернешься в комнату, тебя посетит мой целитель.

Кирион сжал зубы, а Ларкатал чуть дернул плечом.

— Не думаешь же ты, что мне в радость эта беседа? Ты, не я, желал ее; как ты принудил меня, знаем мы оба, — и их же Саурон пытался убедить, что он не жесток…

Волк мысленно щелкнул зубами и оскалился. Да, выходило, что эльф поймал его на слове, но не так должно было быть.

— Я исходил из того, что ты из нолдор*(5), мудрых, и стало быть, разговор тебе интересен. Тем более, что ты упустил другие аспекты жестокости, присущие твоему народу и воспеваемые в нем, — но это было еще не все, и Маирон продолжил. — Ты согласился прийти ко мне не по доброй воле, это правда. Но ты сказал, что придешь и будешь вести себя, как гость. Однако вместо того, что обещал, ты выказываешь мне свое негодование. Так ты держишься своих слов? А я своих держусь и воздаю еще и сверху, так справедливы ли слухи, что обо мне ходят? Или это больше похоже на рассказ того, кто злится на себя самого, а винить выбирает меня?

Ларкатал опустил голову, стараясь сдержаться после того, что он узнал о Ламмионе и Нэльдоре…

— В самом начале я недаром спросил, что для тебя входит в обязанности гостя и хозяина. Потому что мы можем понимать их неодинаково: как и оказалось. Ты говоришь, что я веду себя не так, как подобает в гостях. Чем же? Тем, что сказал: «Разговор мне не в радость, и ты принудил нас к нему»? Эти слова правдивы и вежливы, и… негодование выказывают не так. А обычая притворяться, будучи в гостях, или говорить лишь одно приятное у нас нет. Зато приглашать в гости подобным образом против всех обычаев. И это не единственное, что мы понимаем не одинаково. Скажем, твои представления о вине для меня являются более чем странными, — безумными и искаженными, если бы он мог сказать прямо.

Волк только хмыкнул. Этот эльф не интересовался знанием. И ставил себе выше Маирона. И притом начинал то ли злиться, то ли бояться, балансируя на грани — интересно, куда он с этой грани сорвется? Или сможет взять себя в руки, устоять?

— Я ответил тебе, Ларкатал, что буду доволен, если мы будем беседовать. А ты уклоняешься от беседы. Ты сказал свое мнение и ответил, что плевать хотел на мое. Ты начинаешь огорчать меня, эльф. Мы оба скованы нашей враждой, но даже враждовать можно по-разному. Я проявляю к тебе милость и благородство, удивительное для Севера, но ты не видишь этого и для тебя мягкое обращение с тобою в плену, само собой разумеющееся, и тебе всего мало. Ты ставишь мне в вину, что я заставил тебя сменить подвал и мучения на удобные комнаты и доброе отношение; ты ставишь мне в вину, что вместо допросов вам двоим досталась беседа. Ты не видишь милости в том, что ради тебя я согласился не только не трогать Кириона, но и остановил все допросы, дал сверх нашего уговора, чтобы вам было удобнее сидеть со мной. Ты наговорил мне дерзостей, за которые другие бы давно жестоко расплачивались, но я не выказал гнева, и ты тоже считаешь, что ничто особенное ради тебя не сделано. Но не испытывай мое терпение вечно, эльф. Я избавил вас всех от пыток, но если ты хочешь вместо благодарности ставить мне это в вину, я могу вернуть все, как было. Ты будешь сидеть на троне, а все твои спутники пройдут перед тобой. Узнаем, кто из них сколько может вынести.

Ужин подходил к концу. А за окном все сильнее разыгрывалась буря.

Ларкатал и Кирион побледнели и стиснули руки, выслушивая Саурона. Умаиа представлял свои действия, свое принуждение к гостям через пытку Кириона как «милость и благородство»… А то, что нолдо говорил с Сауроном так вежливо и сдержанно, как мог, виня себя за это, умаиа даже не принимал во внимание. «Но Кирион… — подумал нолдо, дрожа от сдерживаемого гнева. — И остальные…». Угроза была поистине страшной, и все же Ларкатал не мог пересилить себя, даже ради Кириона, даже ради всех, как не мог и промолчать, это было бы «нарушением условий».