Когда нолдо пришел в себя, он попытался выбраться из-под придавившего его ствола, но каждое движение причиняло боль: казалось, все тело было переломано. Ламмион не мог подняться, и даже если бы кто освободил его — не смог бы идти. Эльф похолодел от ужаса. Он будет медленно умирать здесь, в лесу, а Нэльдор медленно умирать там, прибитый к воротам, и никто не избавит его.

— Есть здесь… кто?! — но даже закричать в полную силу придавленный нолдо не смог. Кто откликнется на этот хрип, слишком тихий, когда вокруг ревела буря? А если позже его и найдут орки, то лишь поглумятся. Волки, так те просто съедят: уздечка, как и добытая утка, валялись рядом.

***

Когда Ламмион в полной мере осознал плачевность своего положения, рядом с ним вновь возник давешний дух. Умаиа не мог позволить умереть эльфу, чем-то связанному с Повелителем, и уже призвал помощь, но пока та доберется — можно было поговорить.

— Я советовал тебе переждать бурю, — вздохнул дух. — Ты зря не внял доброму совету. Прими хоть второй: не отказывайся от моей помощи. Я передам весть о тебе, если ты подтвердишь свою честность через осанвэкэнта. Никаких тайн: только твой путь и твои намерения. Иначе… Кого Повелитель держит заложником?

— Хо…рошо, — прохрипел нолдо, и открыл разум, сосредоточившись на своем пути, от Острова. На том, как вначале пустил лошадь вскачь, а после та замедлила ход. Как тогда нолдо жаждал свободы! Но он не мог не вернуться: иначе Саурон замучил бы брата… И нолдо, раздираемый противоречиями, смотрел, как с наслаждением щипала траву его лошадь, ощутившая волю и доверившаяся эльфу. И Ламмион, как бы ни торопился, не мог подгонять животное, хотя сгорал от нетерпения, желая скорее продолжить путь, чтобы успеть за это время передать в Дориат или Наркосторондо весть через… птицу, которую намеревался найти и сделать своим вестником, а после к сроку вернуться к Саурону.

Ламмион понимал, что его планы не понравятся умаиар, но эльф утешал себя мыслью, что притворяться было все равно поздно: совсем недавно дух сам слышал, как нолдо пытался через встреченную им в лесу деву дать знать родичам о пленении Линаэвэн.

И нолдо продолжил делиться своею памятью: тем, как он вспомнил, что выехал на охоту и потому подстрелил утку, ту самую, что сейчас лежала рядом. Но потом внезапно началась гроза, и конь рухнул замертво под всадником. Ламмион забрался уже далеко, он мог бы добежать за ночь до относительно безопасных мест, но все равно бросился назад, что было сил, держа уздечку в руке, и прижимая утку к груди, чтобы вернуться к Саурону.

***

Над пустынной из-за грозы и бури долиной ветер бушевал все сильнее и сильнее.

Дух не ожидал, что Ламмион откроет перед ним разум, но, видимо, оказавшись беспомощным, эльф сдался.

Вот так, запросто, их «никогда» превращались в полное согласие. Надо будет передать Повелителю, что беспомощность действует на этого квэндо губительно, приводит в отчаяние, как почти всех их. Но из-за того, что умаиа не был готов к такому резкому снятию аванирэ, он тоже упустил момент и боялся теперь, что его ловушка для эльфа сработает не так хорошо, как хотелось бы.

А ловушка, в которую умаиа хотел заманить страдающего от боли души и тела нолдо, была проста и хитроумна одновременно. Соприкоснувшись разумом с эльфом, умаиа в нужный момент подталкивал чужое сознание, призывая «растечься мыслью по дереву», уйти в сторону от основного действия, раскрыть, поделиться немного большим, чем необходимо, дать дополнительные сведения. И в чем-то дух все же преуспел.

«Кто такая Линаэвэн, чем она важна, что ты о ней знаешь?» — просто мысль в голове, такая простая, что могла бы показаться эльфу собственной.

…Нужно было непременно передать имя Линаэвэн, ведь ее знают в разных местах…

Путь, я думал о пути — я ехал так…

«Ты мечтал получить свободу — куда бы ты пошел со своей свободой?»

Как же тяжело было, когда свобода казалась близка; а сейчас от грозы волки и орки скрылись. Я мог бы добраться до Дор-Динэн, там уже стражи Дориата — в крайней нужде меня бы, наверное впустили. Но брат…

«Ты должен был хотеть оказаться дома, рассказать о тех, кто в плену, почувствовать себя среди своих — так где твой дом?» — увы, это оказалось роковым вопросом, и нолдо опустил аванирэ.

— Ты молодец, ты защитил своего брата, — сказал умаиа вслух. Да, теперь не было сомнений, что заложник — это двоюродный брат. — Не тревожься теперь ни о чем. Я призвал орков. Они вынут тебя из-под ствола, перевяжут раны, а когда буря кончится, отнесут в крепость. Я же немедленно отправлюсь к Повелителю и заступлюсь за вас обоих. Не тревожься ни о чем.

Умаиа был дружелюбен и обходителен, и тому была важная причина: пусть эльф и дальше доверяет ему, Повелителю, другим Темным. Эльф не заметил, что рассказал больше, чем хотел, а сам факт открытия разума еще хорошо послужит и против Ламмиона, и против других пленных.

Но у умаиа был и свой резон уговорить нолдо на осанвэкэнта — уже давно младший дух маялся без тела, лишившись его по глупости в захваченном Дортонионе, и теперь было нужно сделать что-то воистину полезное, либо множество мелких, но полезных услуг, чтобы заслужить новое тело. А без тела… Что можно сделать без фана? Как можно влиять на Эрухини иначе, чем мороками и страхом? Духи и призраки могучи лишь в человечьих сказках да пугалках, но не в жизни… Давно уже Таурэ Хуинэва превратился в место изгнания для неудачливых умаиар, лишившихся тел — из тех, которыми не особо дорожили. Повелитель Маирон был хитер и умен до чрезвычайности и придумал, как получить пользу даже от множества развоплощенных умаиар, которые теперь от желания выслужиться да от скуки и злобы наводнили Дортонион ужасом, превратив в проклятое место.*(5)

***

Услышав призрака, Ламмион горько усмехнулся:

— Я стремлюсь вернуться на Тол Ракава (Тол-ин-Гаурхот), и ты хочешь вернуть меня туда же; но пусть тебе однажды зачтется переданная весть, — все же призрак ответил не так, как отвечали орки. У него были свои цели, и вернуть пленника, знающего тайны, в крепость, верно, было одной из них. Ламмион понимал, что впереди его наверняка ждали допросы, но сейчас главная мысль была о брате.