— Нет… — прошептала Линаэвэн.
Хэлйанвэ старался сберечь свое задание в тайне, но не мог выдержать того, что творили с тэлэрэ… Опустив голову, юноша произнес:
— Я скажу часть… Лорд Тйэлкормо передал Кириамо советы по обороне; в прошлый раз правитель Фалассэ допустил ошибки, — Хэлйанвэ хотел на том и остановиться, но от него требовали большего. Пришлось рассказать, в чем состояли советы. Тогда Линаэвэн отвязали, дали ей грубый плащ и отправили деву в камеру фэаноринга. До утра их не трогали.
Хэлйанвэ не сдавался, когда жестоким пыткам подвергали его самого, но не смог вынести ни мучений Кириона, ни издевательств над Линаэвэн. Пытками других от этого фэаноринга можно было добиться куда большего, чем пытками его самого. Маирон только скривился: если мальчишка вырастет, то станет похож на первого встреченного им нолдо. Ненависть Волка к Маитимо теперь пала и на Хэлйанвэ.
***
Отвязанная Линаэвэн невольно отшатнулась (как пыталась и не могла все это время). Затем под хохот орков взяла плащ и завернулась в него — теперь она была не так беззащитна, и все же поначалу ее била дрожь. Войдя в камеру к нолдо, дева впервые увидела, как живут в подземелье — холодный камень пустой камеры, связка соломы для сна…
Хэлйанвэ старался успокоить деву, а она убеждала его не рассказывать ничего больше. Особенно, когда узнала о том, что юноша перед тем заговорил ради Кириона.
— Ведь неделя истечет, и Саурон и… его твари… могут поступать так же… Я сама в надежде кого-то освободить… сказала то, в чем не видела опасности, но горько сожалею теперь.
Хэлйанвэ обнял Линаэвэн, прижал к себе, и дева невольно вздрогнула: она знала, что рук, ее держащие, это руки эльда, друга, что утешает ее, но прикосновения орков были слишком свежи. А сотрутся ли они из все сохраняющей памяти? Неужели отныне прикосновения друзей будут вызывать это воспоминание?
— Да, Птичка, они могут повторить это… Здесь, в плену, наши тела в их власти. Я думал, что нет ничего хуже, чем смотреть, как они пытают Кириона, но теперь знаю, что есть вещи много хуже: видеть, как они мучают тебя. Вот только… как защитить хроа Кириона, я не знаю, не знаю, как защитить и твое хроа, но я знаю, что можно защитить твою фэа, — нолдо перебрал ее серебряные пряди едва сросшимися пальцами, стараясь теплом своего тела унять ее дрожь, хотя тэлэрэ дрожала не от холода.
Горькая складка пролегла меж бровей девы, хотя она и печально улыбнулась в ответ на ласковое прозвание «Птичка».
— Хотела я здесь назваться Безымянной, а получила прозвание Птички. Хоть вы и не знаете, что я каждый день пела, готовя еду, чтобы поддержать вас… — невпопад ответила Линаэвэн, потрясенная случившимся. Многое с ней бывало, но такое нельзя было даже предположить.
— Наше счастье, что для тебя их слова пустая угроза. Из их слов мы знаем, какие мерзости они могут делать с женщинами, но… для тебя это то же, что знать, сколько боли и Искажения Враг принес в мир. Это больно, но это не о тебе. Ты словно вне этого. Через свои прикосновения к тебе они пытаются словно привязать тебя к той ужасной реальности, но ты на другом берегу. Это лишь тень страха, тень отвращения, тень Искажения… а ты не в их власти. — Нолдо знал, что сказанного мало, но это было началом разговора.
— Хэлйанвэ… благодарю тебя, что ты ищешь, как утешить меня, хотя лучшим утешением было бы, если бы ты смолчал: каково мне знать, что я заставила тебя говорить? А из-за того, что я не могла сдержать дрожь и слезы, Темные достигли своего, — тэлэрэ вздохнула. — Теперь прикосновения ко мне… приносят мне память того, что со мною делали… — Линаэвэн чуть помедлила, стараясь унять дрожь, и продолжила. — Более четырех с половиной веков прошло с тех пор, как я шла через Лед, но по сей день зимняя ночь возвращает те образы. Не сомневаюсь, однако, что Мандос исцелит меня, и когда после ожидания я вернусь в Аман, то буду свободна. Эти слова тебе могут казаться страшными, они страшны и мне, но нужно смотреть правде в лицо: уйти из плена иначе я могу разве что чудом, да и через смерть вряд ли скоро. И если принять это, не отворачиваться от правды в ложной надежде, что беда пройдет мимо, то будет легче принять неизбежное… — Линаэвэн упрямо вскинула голову. — Я должна… суметь перенести это. Тогда и вы сможете, зная, что я в силах…
Хэлйанвэ едва удержался, чтобы не вздохнуть. Линаэвэн не услышала ничего из того, что он говорил. Значит, либо он говорил совершенно не то, либо дева просто не была способна сейчас кого-то слушать. Нолдо выпустил тэлэрэ из объятий, не желая причинять боль. То, что говорила Линаэвэн, было страшно и неправильно, но при этом она хотя бы понимала, что единственный путь выстоять для них — это не поддаваться ей самой.
— Я не мог не сказать, — повторил нолдо, но в этот раз… словно поясняя, что он прав. Слова тэлэрэ помогли ему назвать по имени то, что он только ощущал. — Если калечат тело, это страшно и больно, но боль пройдет, и многое даже можно будет исцелить. Но если калечат душу… это не проходит само. Нельзя жить так, словно бы все, что тебе осталось, это дождаться, когда придет смерть. Это… это тоже искажает нас. Я не жду спасения, но нельзя и отрекаться от его возможности, нельзя терять эстэль. А если все, что ты ждешь, это исцеление в Мандосе, то ты уже… словно бы начала отказываться от жизни, — и вот здесь эльф действительно испугался. — Но так нельзя. Это… это худшее, что ты можешь придумать, отказаться от дара быть. А если ты живешь, то должна искать исцеления, и при том исцеления в жизни, а не в смерти. Исцеление в Мандосе это последнее утешение, залог возрождения, а не способ обновиться от того тяжелого, что дала тебе жизнь.
— Нет, я не намерена отказываться от дара жизни, это в самом деле Искажение, и я понимаю, что тебе страшно слышать о таком… — Линаэвэн не заметила сама, как коснулась руки Хэлйанвэ. — Нет, я не впадаю в черное отчаяние, а только пытаюсь приготовиться к худшему, чтобы меня не могли им устрашить. — Эльдэ нахмурилась, задумавшись. — Не знаю, можно ли пройти через такой плен, так близко соприкасаться с Тьмой, не получив шрамов; если бы я была свободна, то искала бы помощи целителя, но здесь едва ли можно ее обрести. Лаирсулэ, по счастью, смог уйти, и ему не позволили бы говорить со мной ради помощи, или потребовали бы взамен то, что будет на пользу Темным. А обращаться к целителю-умаиа… — дева покачала головой. — Это неразумно. Но и получая шрамы, мы можем сберечь подлинно важное для нас. Ты наверняка перенес куда больше, чем я, но ты отважен, чист сердцем и больше всего переживаешь за других: меня, Кириона… Я видела, как Саурон может калечить фэар, он и его умаиар делали это на моих глазах; но Марта ему пришлось воспитывать годы, готовя от юных лет… Меня не так-то просто искалечить и изменить. — Воспоминание о Марте, о том, как мучили Нэльдора, следы пыток на руках Хэлйанвэ (дева осторожно коснулась их), обманы и ловушки, в которые попадала она сама, то, через что она прошла сегодня: все соединялось вместе, усиливая гнев и отвращение к Саурону. — Ты боишься за меня, потому что это глумление оставило след: отвращения, страха… Но ты видел и то, что я не пыталась убежать от этого страха и мерзости, выдавая Темным известное мне. Я не воин, и потому вам тяжелее видеть мои мучения, но я не слаба. — Линаэвэн остановилась. — Ты прав в том, что орки не поступят со мной, как угрожают, ведь иначе они убьют меня; но когда я узнала, что они могут, чего хотят, то их взгляды и прикосновения стали куда отвратительней, при невозможности уклониться. — Эльдэ осознала, что ей придется самой искать, как принять сделанное с нею: на целителя надежды нет, Хэлйанвэ молод, и чтобы он мог утешить, как хочет, ей самой же придется подбирать слова о себе. — Но любая пытка отвратительна: и боль, и то, что ее причиняют намеренно и с удовольствием. Что за мерзкая тварь этот Саурон! И если они повторят это со мною снова… то нужно будет воспринимать издевательство как разновидность пытки, только не болью, а мерзостью. И помнить, что если я не буду уступать, но буду терпеть, то в конце концов все прекратится. — Эльдэ осенило, и она поднялась и воскликнула: — Хэлйанвэ, я поняла! Молчи в следующий раз, как бы ни было тяжело смотреть! Саурон мерзок, но расчетлив и всегда нацелен на результат. Он не будет повторять что-то, если увидит, что действие бесполезно. Понимаешь? Вы в силах избавить меня от нескончаемых повторений пытки тем, что будете держаться и не уступать, если я также буду держаться.
