— Ты уверял меня перед тем, что отпустить гонца, будет для тебя жестом доброй воли. Коли так, то тебе нетрудно было бы обещать, что ты не воспользуешься гонцом во вред Наркосторондо.

— Вы слишком легко относитесь к обещаниям, — поморщился Волк. — Могу ли я знать, как плен повлиял на того, кто станет гонцом? Как я могу знать, что он скажет всем, вернувшись в Наркосторондо? Как я могу обещать, что его возвращение не принесет вред твоему городу? И что тот вред не послужит мне на пользу? Нет, такого обещать нельзя. — «Интересно, эльф, не пожелаешь ли ты теперь, чтобы и вовсе никто из пленников не вернулся домой?»

— Я не говорю обо всех возможных следствиях, но о твоих действиях. О том, что ты, посылая гонца, сознательно не сделаешь при этом того, что пойдет во вред городу, — в товарищах Вэрйанэр не сомневался. Хотя едва ли их допустят в Наркосторондо, они и сами предупредят, что этого делать не стоит. Но соглядатаи, чары и прочее… Дозорный понял вдруг, чем мог бы заинтересовать Саурона. — Говорю так еще и потому, что нечто сходное ты уже пытался делать. Ты спрашивал, о чем я знаю больше других… Я могу назвать тебе кое-что, и если тебе это будет сколько-нибудь интересно, то оставь пока в покое Морнахэндо. А я расскажу тебе о Пэрфэндиле.

Так назвал себя мнимый эльф — умаиа-перевертыш, подосланный к границам Ломба Палар (Талат-Дирнэн) менее года назад, и которого стражам границ удалось развоплотить. После чего дозорные стали еще бдительней. И прежде-то вернувшихся из плена Тардуинэ и Таурвэ приняли только по слову Короля.

— Боюсь, ты ошибся, эльф! — умаиа снова не смог сдержать смеха. — Видишь ли… Так вышло, что Пэрфэндиля послал я. И так вышло, что Парфэндиль… не эльф, а той же природы, что и я. И… так вышло, что когда его фана была разрушена, он отправился не как вы, в Мандос, а вернулся к тому, кто его послал. То есть ко мне. Так… что ты можешь мне рассказать, чего я еще не знаю? — Волку не хотелось отвечать на слова о том, что он не принесет вреда Наркосторондо, но, к счастью, и не понадобилось: приближались события куда более интересные.

— Ты так уверен, что он, потерпев поражение, поведал тебе все? — спросил Вэрйанэр, хотя чувствовал, что и здесь потерпел неудачу. Эльфу ничего не удалось, Саурон лишь посмеялся над ним. Разумеется, нолдо и сам знал, что подосланный не был эльфом, но Вэрйанэр не подумал, что этот дух мог вернуться к Саурону и рассказал ему, как все было.

— Ты думаешь, я не умею спрашивать? — засмеялся Волк, но про себя отметил, что эльф мог быть прав. Пленнику не нужно показывать, что он смог чего-то добиться, заинтересовать собой умаиа, но так оно и оказалось. «Нет, Вэрйанэр, ты не важнее Верных, но и тебя есть о чем спросить».

К тому времени как Вэрйанэр закончил отвечать, в дверь постучали. Больдог привел Волку новую игрушку.

***

Повинуясь безмолвному приказу, из камеры Первой пары орки вытащили младшего спутника, юношу едва старше Нэльдора, но выглядевшего совсем иначе. Если по Нэльдору было видно, что он жил среди тиндар, то этот безымянный, даже рожденный в Валариандэ, выглядел нолдо. Чьих кровей был этот щенок?

Хэлйанвэ не знал, куда его ведут — должно быть, на допрос. Но его дотащили до ванной комнаты, развязали и запихнули внутрь.

Получив краткую свободу, эльф попытался ударить ближайшего орка, но ничего не успел — его уже втолкнули за дверь. Нолдо оказался в компании трех женщин, что попытались мягко раздеть Хэлйанвэ и помыть.

— У нас лишь десять минут, господин, прошу тебя, не мешай нам, — робко, но настойчиво говорила она из них.

— Это моя одежда, — резко произнес молодой нолдо, — и я не советую пытаться снять ее силой. Вы же не орки, в самом деле.

Он развернулся, быстро разнял руки обступивших его женщин, прошел мимо них и попытался открыть дверь ванной комнаты. Но дверь была заперта снаружи. Женщины же, упав на колени, просили эльфа позволить им его отмыть:

— Осталось меньше десяти минут, если ты не будешь вымыт и переодет, нас накажут, — умоляли они.

Юноше доводилось помогать бывшим пленникам — Тардуинэ и Таурвэ. Теперь он сам был пленником. Но впервые Хэлйанвэ видел не пленных, а рабов, сталкивался с рабством — оно было отвратительно. И для этих женщин их положение было не просто принуждением, но чем-то, что въелось в плоть и кровь. Хэлйанвэ непроизвольно отшатнулся от упавших на колени: в этом было нечто не просто неправильное, а…

— Прекратите и встаньте, это же гадко, — нолдо, конечно, не желал, чтобы этих женщин наказали без вины. А могли бы они также умолять, чтобы он сдался? Возможно, что и могли… — Я сам омоюсь скорее и лучше; а одежду оставлю свою. Если что, скажете, что не смогли меня принудить. Не вы же меня развязали.

Эльф быстро разделся, вымылся и оделся в свою же одежду. Ему все протягивали местную, точно знак того, что он теперь здесь «свой» и Хэлйанвэ качнул было головой: не приму, но после взял рубаху, не надевая на себя. Как откроется дверь, можно будет набросить ее на орков. Молодой воин остро оглядел ванную: что здесь еще могло стать оружием?

Женщины благодарили эльфа за доброту, за то, что он согласился вымыться и сделал это так быстро. Но едва пленник оделся, как дверь вновь открылась, и на пороге появился Больдог. Раньше, чем юноша успел что-то сделать, умаиа обрушил на нолдо Волю, скручивая парня болью до тех пор, пока нолдо не потерял сознание.

Пришел в себя эльф уже одетый в чистую простую одежду, крепко, но не больно связанный по рукам и ногам. Руки были примотаны друг к другу за спиной, а ноги спутаны так, что можно было идти, но не драться или бежать. Волосы эльфа были расчесаны и заплетены в косу.

— Вставай, голуг, — беззлобно проворчал Больдог. — Тебя уже ждут.

Хэлйанвэ сел. Все, что он мог сейчас — не подчиниться. Или не только? А если резко ударить головой? Ударить умаиа… Как лучше — сидя, в живот, или стоя бить? Пожалуй, сидя. Сидя можно и спутанными ногами как одним целым ударить, стоя уже не выйдет.

— Так ты при Сауроне, как мелкие орки при большом, на побегушках, — произнес нолдо и остался сидеть.

Больдог прищурился с любопытством. Видно было, что перед ними воин. Или глупый юнец. Хотя, похоже, мальчик и правда был не робкого десятка, растягивание — что свое, что товарища, на него впечатления не произвели. Такого ломать будет много потехи. Хотя может закончиться и ничем.