— Разве ты сам не знаешь, что я прав? — удивился эльф. — Что бы ты сам, прежний, живший в Свете, сказал о себе нынешнем? Чем наполнена твоя жизнь и в чем твое счастье? И отчего тебя так задели мои слова? — нолдо думал, что причиной такого поведения умаиа были правдивые и верные слова о Свете, о том, что пристало Светлым.
— Так значит, это и есть быть Светлым, ставить свою душу выше всех остальных? — словно проигнорировав слова эльфа, спросил Эвег.
Несмотря на страх за товарищей (умаиа был зол и мог отомстить им), Ларкатал твердо и ясно смотрел в глаза палача:
— Нет, выше всех я ставлю Единого, Свет… а дальше душу, не только свою.
Умаиа был зол. Зол, что такое ничтожество Саурон посчитал Светлым, и что это ничтожество мнит о себе невесть что. Эвегу хотелось стиснуть пальцы так, чтобы на подбородке пленника остались синяки, но целитель не мог. Не мог перешагнуть через себя и разрушить, навредить хроа*(2). И… этот нолдо сейчас тоже говорил о разрушении себя… Эвег отдернул руку подальше от соблазна, и, заставив себя успокоиться, вновь склонился над пленником.
— Говори, эльф. — Эвег сможет наказать этого эльфа и позже, когда нужно будет не разрушать, а восстанавливать.
— Отчего ты отнял руку? — тихо, с удивлением спросил нолдо. — Ведь ты хотел причинить боль, я видел.
Целитель хмыкнул. Ларкатал не отвел взгляда, но не вскинул подбородок в гордом жесте, даже не попробовал высвободиться, пока его держали, но смотрел в лицо умаиа и продолжал говорить с ним спокойно. Теперь… Эвег понял, почему Маирон заинтересовался этим эльфом — он был другой, действительно другой. Он задавал вопросы, которые кололи изнутри. Но этого мало, чтобы быть Светлым.
— Я прежний был глупцом, нолдо. Я прежний не знал ничего об удовольствии. Радость служения, ха! Она ничто перед тем чувством, что дает тебе власть, — умаиа притянул к себе за волосы голову Ларкатала, зашептал ему почти в ухо, не желая, чтобы их подслушали: — Я буду лечить тебя и твоих товарищей так жестко и грубо, как захочу, и вы будете кричать под моими руками, а ваше хроа будет благодарить. Ты не знаешь, как прекрасно звучит восстанавливаемое тело, как радуется оно своей целостности. Мне нравится это слышать. И Тьма всегда будет давать мне израненные тела, и я буду тешиться с вами, сколько мне угодно. Мне не нужны ваши тайны, только ваши раны.
Отчего он отдернул руку? Нет, Эвег не стал отвечать на это; время бесед кончилось, Ларкатал сам отказался быть гостем. Теперь он пленник и может только отвечать на вопросы, не спрашивать. Сам же умаиа не желал думать о тех вопросах, гнал мысль прочь от себя. Он уже говорил об этом, столетия назад, с тем, кто был достоин, и не хотел больше возвращаться к этой теме. Эвег выпустил голову пленника.
— Верю, что мелодия восстанавливаемого хроа, в самом деле, прекрасна, — согласился пленник, — и понимаю, что ее можно любить. Исцеленное хроа это твое творение, но для чего ты его восстанавливаешь, какой в этом смысл? Ты не ценишь ни тех, кого исцеляешь, ни гармонии фэа и хроа, ни самой достигнутой целостности, отдавая хроа тем, кто его разрушит, испортит все, во что ты вкладывал себя. Словно со всем старанием растишь дивные цветы, чтобы затем бросить их оркам под сапоги… И в этом твоя радость и твоя власть? И многое ли ты волен решать здесь, хотя бы об одном из тех, кого ты исцелил? Получать благодарность и фэа, и хроа в их созвучии, видеть свое творение завершенным, а не испорченным, и беречь его: это ты ныне зовешь глупостью?
Ларкатал заговорил, и Эвег скривил губы.
— Я чиню вас не для того, чтобы вы после что-то мне дали. Я чиню вас, чтобы можно было ломать, снова и снова. Я знал пленников, которые выдерживали месяцы бесконечных допросов. Представляешь? Месяцы, когда я могу наслаждаться восстановлением тела. Мне все равно, что с ними будет потом, мне важен сам процесс, эльф. И чем сильнее ты будешь, чем дольше будешь не ломаться, тем больше удовольствия ты мне принесешь.
— Намеренно исцеляешь, чтобы можно было ломать? — переспросил Ларкатал. По его лицу пробежала слабая гримаса отвращения. — Что ж, теперь я знаю, во что может… обратиться не только беседа, а даже целительство, когда его ставят на службу Тьме, — Ларкатал хотелось сказать «выродиться», но сдержался.
— Так значит, если бы ты остался рядом с Повелителем, просто говорил бы с ним, то твоя душа начала бы гнить? Линаэвэн с Повелителем уже третий день, и не просто общается с нами, Темными, еще и прислуживает нам. Значит, она скоро совсем сгниет, ты так считаешь? — Эвег тоже умел задавать вопросы. Захочет ли Ларкатал искать ответ?
— Суть не в самой беседе, но в том, что я, понимая все, служил бы Тьме своим сердцем. Если бы Линаэвэн поступала так, ты был бы прав. Но я думаю, она либо служит так, как угнанные на Север, либо заблуждается; это обернется не падением, но наверняка мукой, — как хотелось Ларкатал сказать этому умаиа, что он слеп и безумен! Но нужно было сдержать себя, и вместе с тем отвечать честно.
Эвег улыбнулся.
— Ты отказался от бесед с Повелителем, лишив товарищей защиты от мук, а теперь все равно ведешь эти беседы со мной, но уже здесь.
Ларкатал не успел ответить, его перебил Ароквэн.
***
В то время, пока Эвег о чем-то тихо говорил с Ларкаталом, Больдог, стоял рядом с Химйамакилем и Ароквэном. Пленники меж тем явно дергались от того, что их товарищ что-то говорил врагу. Не сквозь зубы, а подробно что-то объяснял. Вот и славно — пусть думают, что несгибаемый нолдо пошел на сделку, устрашился или даже начал ломаться. Больдог с двумя пленниками не слышали разговора, и умаиа не удержался и подлил масла в огонь:
— Вот языкастый, — пробормотал орк так, что только пленники на станке могли его слышать. — Сейчас второго на осанвэкэнта уговорит, так и забавы никакой не будет.
— Второго? — невольно переспросил до сих пор молчавший Ароквэн, хотя и не желал спрашивать о чем-либо орка. Больдог не ответил, только ухмыльнулся. И лишь почти минуту спустя нехотя пояснил:
— Да, Ларкатал уже вторым будет. Никто не ждал, что Ламмион согласится открыть свой разум, а поди ж ты. Кто знает, может у вас вся партия бракованная? Вон, вишь как сюсюкаются, чисто и не враги. Мож, и дойдут до чего. Языкастый этот Эвег.
