Кирион кивнул: Нэльдор выстоял. И осознал: молодого эльфа все равно бы пытали, с участием тиндо или без.

— Нас подслушивают везде, — Лаирсулэ запоздало понял, что не предупредил о том же Морнахэндо и Тандаполдо. Впрочем, больше говорить он и не мог, иначе не успел бы вылечить.

***

Март и Маирон поднялись наверх. Беоринг пошел на кухню к Линаэвэн, а Волк вспомнил, что его ждет «гость». Время близилось к обеду. Впрочем… вот там и встретятся.

Повелитель Волков почти забыл ту досаду, что вызвал в нем отказ Ларкатала, но мысли о «госте» вновь растревожили… рану? Ну нет, нанести ему рану паршивец не смог бы. Вообще не понятно, почему он, Волк, еще не выкинул из головы отказ этого эльфа. Ну подумаешь, не будут они беседовать за столом или прогуливаться по галереям — поговорят в застенках. Волк посмотрит, как этот эльф сможет сохранить свой Свет там, внизу! …И все же… Волк отчетливо понимал, что не хочет пытать Ларкатала, что мысль о мучениях не бодрит его… Хотя с Ароквэном вот позабавился недурно — пленники всегда орут, даже когда молчат… Может быть, он так и не тронет Ларкатала, но вот к своим спутниками Светлый дорогу открыл, и даже направил.

Маирон развернулся и скорым шагом направился туда, откуда пришел. Лаирсулэ как раз подлатал Верного Артаресто: это даст Волку больше времени, прежде чем эльф потеряет сознание.

23. Беседы и допросы

Эвег рассматривал Ларкатала. Этому эльфу дали так много милости, а он не оценил… Тем хуже для него. Нолдо только что сказал, что не может дать Саурону желаемого, и решил учить аину жизни. Умаиа только улыбнулся.

— Это для вас, Темных, не бывает аксани, если вы хотите, переступите через всё*(1), — продолжал эльф. — Я же… просто не могу. А если бы смог, отдать стало бы нечего.

Этот эльф говорил о чем-то странном, быть может, понятном им с Маироном, но ускользающем от целителя.

— О чем ты говоришь, эльф? Что ты имеешь в виду? Объясни мне, и, быть может, я и правда остановлю то, что ты зовешь бессмысленным.

В камеру втащили Химйамакиля и уже окровавленного Ароквэна.

— Саурон желал, чтобы я делился с ним Светом своей души, — заговорил нолдо. Может быть, этот умаиа в самом деле волен прекратить пытки?! — Чтобы он мог получить этот Свет лично для себя, действуя как всегда. Но это невозможно, Свет не может быть добровольно отдан Тьме… Это как сказать: помоги своей честностью и искренностью сделать мою ложь убедительней.

— И каким же именно образом Маирон хочет, чтобы ты делился с ним Светом своей души? — Эвег знал, что такое возможно, и знал, что Светлый, дающий Свет Темному, может изменить Темного, но этот эльф? С Маироном? — Как ты себе это видишь, добровольно отдать Свет Тьме? Объясни мне, эльф, о чем ты говоришь.

Тем временем Больдог уже крепил новых пленников на станках.

— Подожди, — громко обратился Эвег к палачу. — Может быть, мы поговорим, и Ларкатал освободит товарищей. — Целитель даже не заметил, как двусмысленно прозвучали его слова для приведенных пленных.

***

Тем временем Химйамакиля усадили в массивное кресло, накрепко привязав, а кисть его левой руки уложили в пальцедробительный механизм — конечно же, открытый, чтобы можно было видеть весь процесс. Ароквэна закрепили напротив в раме, к которой недавно был прикован Нэльдор. Но Больдог не спешил начинать — может, и правда, придется всех отпустить.

Ларкатал, натянутый, словно струна, думал, как объяснить Эвегу суть, и как трудно это сделать.

— Когда Саурон сказал мне, что видит во мне Свет, хочет, чтобы я давал его, то внешне почти ничего не изменилось. Я мог быть рядом и говорить с Сауроном, как и до того. О достойном и недостойном, о Свете и Тьме, вкладывая в это силы своей души, — Ларкатал почти не видел, что Химйамакиль и Ароквэн с широко раскрытыми глазами смотрят, как их товарищ о чем-то тихо говорит с одним из врагов. — Я долго не замечал того, что Саурону нужен мой Свет. А после заметил и понял, что Саурон хочет владеть мной как собственностью, чтобы я утолял его жажду Света. Внешне я делал бы то же, но теперь не просто уступая или поступаясь гордостью, а служа Саурону. Самая безобидная на вид служба, но не руками или знанием, а сердцем, выбрасывая самое лучшее, самое важное во мне, в бездонную пропасть: ибо Тьма никогда не насытится… — Ларкатал прикрыл глаза и выдохнул: — Я не могу так, — нолдо говорил это понимая, что сейчас вновь начнутся муки, теперь Ароквэна и Химйамакиля.

Эвег выслушал эльфа, но рассказ принес только недоумение.

— Ну и, что бы страшного случилось, эльф? Пусть бы ты исчерпал свою душу дотла и умер потом, как высохшее дерево, но зато ни тебя, ни их ни о чем не спрашивали бы. Ты мог бы угаснуть тихо, без боли, а теперь обрек товарищей на медленную смерть, а себя на нескончаемые муки. Зачем? Так ли ты Светел, как о тебе думает Маирон?

Больдог неодобрительно посматривал на Эвега, но к забавам не приступал. В их иерархии Эвег имел больше власти, чем орк. «А впрочем — пусть треплются, — решил Больдог. — Ароквэну прямо стоять уже тяжело, тем интереснее будет, когда все начнется, а силы голугу тогда ой как понадобятся».

Ларкатал в это время думал о том, что Темный ничего не понимал, но все же… умаиа продолжал спрашивать. И какой бы призрачной ни была надежда, что Ароквэна и Химйамакиля пытать не будут, она все-таки была. И нолдо прерывисто вдохнул.

— Даже в муке фэа жива, а это не было бы угасание, но скорее гниение заживо, изнутри; можно жертвовать многим, но сгноить душу, что создана Единым, выбросить в никуда вложенный им Свет… это немыслимо. Если бы я не выдержал и согласился, моя душа не погибла бы сразу, но согласившись, я не был бы уже Светлым. Разве Светлый мог бы ради любой цели сам отдать Лаурэлин в пищу Унголиант? А любая фэа выше Древ. И никого бы я не избавил от мук, потому что… Саурон не нашел бы во мне того, что желал. Он говорил, что разгневается, если я посмею стать хуже; и я потерял бы для него всякую ценность: у него не было бы никаких причин не пытать моих товарищей. — Саурон был безумен; и не так же все они? Но была возможность, что Эвег поймет.

— Так ты считаешь, что раз я отказался от Света, то моя душа гниет заживо? — с ноткой угрозы, так же тихо спросил Эвег и взял Ларкатала за подбородок, заставляя нолдо смотреть себе в глаза. Эвег был в едва контролируемом бешенстве, хотя разве что глаза и могли выдать его состояние. Этот эльф мнил себя Светлым и при том не отдавал себя другим, а ценил себя как высшую драгоценность. И считал себя мудрым.