– Мне этого не очень хочется. – Он достал пачку Camel из кармана косухи.

Данила внимательно посмотрел на эти движения, после чего вздернул голову вверх. «Старший брат не должен позволять младшему губить свое здоровье» – Данила подходил к этой фразе по-своему. Зная Александра, он понимал, что слова о вреде легких не воспримут его уши, а лишь наоборот – их хозяин станет делать хуже назло себе. Да и кто бы говорил ему о сигаретах? Данила, который курит с четырнадцати лет?

– Я знаю обо всем, и даже то, чего ты не знаешь.

– Оу, я думал, всё сказанное во время звонков тебе, когда у меня были истерики из-за них, это уже потолок, неужели я ошибаюсь? – Он с первого раза поджег сигарету, которая тут же стала благоухать качественным табаком.

– То, что они хотят исправить всё… – после сказанного Данилой Александр обратил на него внимание и, словно разглядывая его, пытался найти объяснение, которое еще не прозвучало. Кажется, оно даже прозвучало в этой вселенной, но сейчас он его не услышал. – Они любят тебя и осознают, сколько ошибок сделали в прошлом. Ты спросишь, почему они всё это делали. Но, Саш, мы не догадываемся о многих вещах, мы не знаем, как родилась какая-либо молекула в тот момент, когда случались какие-нибудь события. Мы думаем, что являемся владельцами своей судьбы, но очень часто это не так. Порой мы даже не являемся владельцами своего же тела. Я хочу, чтобы ты попытался понять, произойдет ли зарождение некой крупицы при твоем решении сделать выбор. И ощутив его, ты также обязан понять, противоречишь ли ты выбору этой крупицы.

Данила выхватил из пальцев Александра сигарету, на которой уже провисал пепел. Он сбросил его и сильно затянулся. А Александр продолжал смотреть на кружащуюся пылинку.

– Нет – мне ощущается, что именно это она сказала, поэтому я выберу противоположный вариант, – украдкой начал он, но закончил улыбкой.

Данила засмеялся и крепко обнял его:

– Я рад, что ты научился прислушиваться к вселенной.

Они направились к дому, порог которого Александру с этого момента почему-то стало легче переходить. Внутри пахло запеченной уткой и пузырьками шампанского. Атмосфера была праздничной, хотя календарного праздника не было. Зайдя на кухню, они увидели, как мама, заметив Александра, не решившего снова запереться в комнате, немного улыбнулась, пытаясь скрыть эмоцию. Идентично было и с отцом, который даже включил музыку. Александру было странно находиться в такой обстановке, но через пару минут он растаял. Несмотря на всё, он не решился затронуть тему рок-группы, в этом случае, видимо, крупица сказала ему «да».

– Алло, это Агда?

– Да, а вы кто?

– Агда, здравствуй, это я, Сага Линдстром.

– О, привет, давно с тобой не созванивались, как ты?

– Прекрасно, рисую, наслаждаюсь жизнью, ничего нового… это… я тут хотела спросить у тебя… у тебя же дочь занимается музыкой, Марта кажется?

– Да, а что?

– Моя знакомая хочет учиться этому, помню, что она у тебя преподает вроде.

– Всё правильно, мы с ней мало общаемся в последнее время, но я знаю, что она не перестала учить других.

– Ох, хорошо, дашь ее номер?

– Да, диктую…

Это был номер для открытия детали пазла, Марта была необходимой частью этой истории.

Это был последний день мая, в тот же вечер, как Сага позвонила Агде, к Франциске пришел Александр. Стук в дверь раздался одновременно с включение фонарей на улицах. Услышав его, Франциска отбросила недавно начатую книгу «Бытие и ничто» Жан-Поля Сартра, не стала надевать тапки и с босыми ногами побежала вниз.

– Привет, – оно прозвучало так тепло из его улыбающихся уст. Этот высокий сутулый парень с прокуренной одеждой и таким же голосом, был ребенком, краснеющим от радости успеха. Он пришел в алой джинсовке с теплой прокладкой. На его пальцах были кольца, на одном из которых было мелко написано «carpe diem», что ему подарила Франциска.

– Что ты встал будто вкопанный? На улице сейчас уже холодно, ты дрожишь, как дворняжка, заходи быстрее. – Франциска редко церемонилась, что в большинстве случаев было образом.

– Здравствуй, СашА?.. – донесся голос Сабины из гостиной. – Ведь такое уменьшительно-ласкательное имя от Александра?

– А-ха-ха, да, вы правы.

– Это, кстати, женское имя, – невзрачно сказала Франциска.

– Да нет, сколько тебе повторять, оно универсальное! – Начал размахивать Александр, смеясь и смущаясь оттого, что Франциска снова приравняла его к девочке.

Они направились к телефону, который висел в коридоре неподалеку от книжной тумбочкой. Рядом с лампой, что теплым светом освещала помещение, лежал клочок бумаги с номером телефона. Франциска быстро набрала эти числа и стала ждать, с волнением смотря в хлопающие глаза Александра. Ее это успокаивало.

– Алло, – голос был хриплым и безэмоциональным.

– Здравствуйте, вы Марта Лиам?

– Да, всё еще она.

– Меня зовут Франциска Шмитц, я бы хотела узнать у вас о преподавании.

– Что именно?

– Я бы хочу заниматься вокалом, что мне для этого нужно?

– Прийти ко мне, я преподаю на дому. Стоимость для каждого индивидуальна, в зависимости от вас.

– Это как?

– Если вы мне понравитесь, я скажу вам цену меньше нормы, которую вы не будете знать, если нет, соответственно – выше.

– Это интересно, скажите, где вы живете?

– В центре, район Майорна Алманна Ваген 16, домофон 232, дом, на первом этаже которого находится кафе «Зенит», также справа парк, а слева христианская церковь… звучит иронично, – Складывалось ощущение, что в тот момент она посмотрела в окно на ту самую церковь.

– Вы не сказали, когда вам удобно?

– Приходите завтра.

– Хорошо, ничего, если я приведу с собой друга?

– Он играет на чем-нибудь?

– Да, на гитаре.

– Тогда добро пожаловать, жду завтра после часа дня.

Александр слышал весь разговор, и когда Франциска положила трубку, он с нетерпением сказал:

– Она крутая.

Это было самое точное описание сие персоны, но в этом они утвердятся позже. А пока Александр с Франциской поднялись наверх, в ее комнату. Они уселись по-турецки на полу, казалось, иначе они никогда не сидели. Ковер был необычно мягким, и даже лишившись зрения, можно будет узнать его из тысячи других. За открытым окном звездное небо простиралось над освещенными луной полями, что заканчиваются горами. Машины изредка и тихо проезжали по шоссе, этот звук был намного приятнее, нежели непрекращающаяся звуковая нить автомобилей города. Через пару секунд стало холодно.

– Саш, закроешь окно? – попросила его Франциска, почесав и заодно поцарапав глаз отросшими ногтями.

Когда Александр встал задом, из его штанов, где располагается копчик, показалась обложка книги. Странно, что она была спрятана таким образом.

– Эй, что это?

– Что? – Он резко развернулся, и в его волчьих глазах читался страх, написанный жирным шрифтом, таким же, как и непрочитанная надпись на обложке.

– Что у тебя в джинсах? Что за книга? – Она встала, и он тут же увернулся в сторону.

– Ничего.

– Я не слепая, покажи мне.

– Фрэнс… – Он называл ее так крайне редко, было странно, что столь мягко произносились эти буквы в такие эмоциональные моменты. – Я… я не хочу это показывать. Прости.

Франциска на мгновение почувствовала неутолимую печаль, что застряла в ее легких на выдохе. Но затем она поняла, что у каждого свои границы личного пространства, а то, что Александр не показал ей эту вещь, не значит, что он ей не доверяет. Просто Франциска не знала настоящих причин. Не знала и то, что это была не книга, а дневник, и надпись на нем гласила «Тонкая грань между ужасным и прекрасным» – именно так Александр решил описать все свои мысли, стихи и строчки песен, что находились внутри. Эта книга сознания была заведена в надежде на улучшение ментального паноптикума, происходившего в нем на протяжении многих лет.

«Сейчас идет урок физики, но я по какой-то причине думаю о бренности. Мы учимся, любим, страдаем, смеемся и плачем, боимся, рвемся и так порой сильно мечтаем. А смысл? Быть может, смысл – потерять? Потерять себя, веру, надежду. И только смерть заглушит всё, примет тебя, и ты навеки уйдешь в темноту. Мы не помним, что было до рождения. Небытие. И ждет ли оно после смерти? И смысл, наверное, в том, что мы оставляем отпечаток в жизни других, а потом жестоко забираем. По своей или по чужой воле – неважно. Но зачем тогда жить, если наше наследие – боль?» – Воробьев А. Запись в дневнике 25 января 1970.