А хуже всего то, что оборотень тоже решил здесь задержаться. Он утверждает, что все дело в золоте, которое ему пообещал Бард за помощь (оборотень в самом деле силен как зверь), но пока что он не столько работает, сколько шныряет вокруг. Подозреваю, полурослик, что он пал жертвой любовной страсти ко мне – я не удивлена и не осуждаю. В конце концов, он жил в глуши и вряд ли вообще часто видел женщин, а я довольно привлекательна. И все же его присутствие утомительно и навязчиво - вот сейчас он требует, чтобы я это вычеркнула. И не подумаю, потому что это правда.

Дальше, другим почерком было накарябано:

Это возмутительная ложь. Не верь ни единому ее слову.

Потом опять строчка, написанная рукой Тауриэль:

Если что и возмутительно, так это твое неожиданное умение держать в руках перо и выводить буквы…

Вы, эльфы, такие чванливые создания. Хоббит, не слушай ерунду, которую она городит в этом послании. А если начистоту, это она ходит за мной по пятам…

Ха! Очень смешно, оборотень, но полурослик ни в жизнь не поверит в это, если только окончательно не выжил из ума!

Да ему надо быть слепым, чтобы не увидеть, какую чушь ты тут понаписала…

Дальше буквы смазывались, а потом через пару строчек появлялись вновь, написанные четким почерком Тауриэль уже без всяких пробелов:

Все, я успокоила оборотня, полурослик. Он ненадолго прилег отдохнуть в шатре прямо на полу. Если бы у меня была хоть толика таланта к рисованию, я бы обязательно изобразила эту сцену для тебя. Впечатляющее зрелище, и бьюсь об заклад, что у него вскоре появится приличных размеров синяк под глазом за непочтительность и дерзость сверх меры.

В любом случае, не принимай близко к сердцу и береги себя. Леголас и Бард поручили передать тебе то же самое… извини, я не мастер складно говорить. Уверена, мне нет нужды повторять, но я очень надеюсь, что ты живешь в мире и благополучии, и я все равно скажу это. Пусть даже сейчас это не так (быть может), но так обязательно будет. Не позволяй скорби завладеть тобой. Понимаю, грядущие годы будут непростыми, но время лечит раны – лишь дай ему срок. Не давай воли воспоминаниям. Они могут сокрушить тебя, но если ты позволишь, станут твоей самой лелеемой драгоценностью. Я долго живу на свете, полурослик, - быть может, не так долго, как иные мои соплеменники, но на моем веку человеческие поколения сменялись не единожды. Поверь мне хотя бы по этой причине, если слова все-таки не убеждают тебя. Пройдет время, и ты сможешь жить дальше.

Буду рада получить от тебя ответное письмо. Учитывая, какая скука царит вокруг, оно сможет немного отвлечь меня от утомительной рутины.

Тауриэль.

Читая ее послание, Бильбо никак не мог согнать с лица улыбку. Он улыбался и на следующий день, когда старательно выводил строчки в ответном письме.

========== Эпилог. Часть 4 ==========

Каждый год на день Дурина Бильбо выбивал трубку Кили, опоясывался кинжалом Фили, хватал в охапку шубу Торина и шагал в стылую осень к своей особой скамейке, прятавшейся в укромном уголке. Устроившись поудобнее, он закутывался в шубу, находил подходящую ветку и до самого рассвета ваял из нее причудливые фигуры кинжалом.

Он не был особенно хорош в резьбе по дереву, но она занимала его руки и отвлекала от ненужных мыслей. Первые несколько лет приходилось то и дело утирать слезы, украдкой падавшие в густой мех шубы Торина – в день Дурина боль, в другое время казавшаяся вполне переносимой, становилась острой и беспощадной.

Бильбо никогда не садился за книгу на следующее утро, но приходила ночь, а после новый рассвет, и вот тогда он брался за перо. Несколько лет он писал о Фили, о его золотой солнечной улыбке. О старой игрушке-львенке, которую они нашли в Эреборе. О словах Фили, сказанных о матери и дяде. О его веселых ухмылках, заливистом смехе, безграничной любви к младшему брату.

Потом он писал о Кили – юном гноме, который казался таким самоуверенным и довольным жизнью, но которого, как и всякого, порой мучили сомнения и неуверенность. О его беззаветной храбрости и о ребячливой манере показывать язык, когда ему казалось, что шалость вышла на редкость удачной. О том, как в последнюю минуту он пытался отплатить брату за все те бесчисленные моменты, когда Фили прикрывал и защищал его.

А потом он писал о Торине. Начал, как ни странно, с внешности и с того, каким он по первости представлялся Бильбо, не знавшему о мрачном гордом короле ничего. О том, как горести и потери изменили его и какие раны оставили у него в душе. О том, как с самого первого взгляда Торин невзлюбил навязанного ему взломщика, и как потом эта неприязненная осторожность понемногу сменялась подлинным узнаванием, принятием и дружеским интересом.

Иногда пальцы подводили Бильбо, и тогда строчки превращались в нечитаемые каракули. Тогда он откладывал пергамент в сторону, шел на поиски дрозда, который совсем обжился в норе, и разговаривал с ним, не думая, как странно, должно быть, выглядит со стороны. Это помогало отогнать призраки прошлого и скорбь, грозившие поглотить его с головой.

Со своими соседями и родичами Бильбо старался быть вежливым и приветливым, но они все равно казались ему… ограниченными и пустыми по большей части. Их занимали урожай и пересуды, у кого хряк жирнее, кому предстоит вскорости жениться или разродиться. На Бильбо такие разговоры наводили тоску и глухое раздражение.

Хоббиты, всю жизнь прожившее в Шире, не знали мира за его пределами, понятия не имели о битвах на востоке, о свирепости врагов и гибели друзей. Любимые никогда не умирали у них на руках от жестоких ран. Бильбо остро чувствовал невидимую стену, воздвигшуюся между ним и прочими обитателями Хоббитона, отделявшую его от них. Он всегда вежливо улыбался и выучено кивал, но никогда не делал этого от души и по зову сердца – лишь из правил приличия.

Искреннюю радость ему доставляли только письма друзей из окрестностей Эребора. Компанию соплеменников он вынужденно поддерживал, не более, и ему все время казалось, что он притворяется кем-то другим, чтобы хоть как-то вписаться в нее. Поэтому большую часть времени Бильбо предпочитал проводить в одиночестве, но без дела не сидел. Он возился в огороде, читал, время от времени баловал себя вкусным сложным блюдом.

Сны по-прежнему изводили его каждую ночь. Обычно он видел, как умирает Торин. Или как палица Азога раз за разом опускается на склоненные головы Фили и Кили. Но порой были и другие сны – сны о невозможном будущем, где все они оставались живы. Бильбо ненавидел каждый миг таких сновидений. Слишком яркие, чувственные и прекрасные, они казались такими реальными, пока не обрывались с первыми лучами солнца, оставляя Бильбо одного в стылой постели со стынущим сердцем.

***

Мистер Бэггинс,

Надеюсь, ты по-прежнему в добром здравии. Благодарю за последнее письмо (а особенно за подробное описание уклада хоббитов). Должен сказать, что пишешь ты с завидным мастерством! Быть может, тебе стоит подумать о визите в Эребор – чтобы заняться летописями самому.

Я все так же бесконечно рад порученному мне делу. Даин оказался неплохим правителем и весьма склонным прислушиваться к советам. Эребор оживает, мистер Бэггинс! Конечно, здесь еще мрачно и пустовато, но дай нам срок - и королевство гномов вновь обретет былое могущество.

Дори говорит, что наш союз с Дейлом и эльфами Мирквуда приносит свои плоды – и немалую прибыль всем его участникам. Торговля в окрестностях Одинокой горы расцветает. Он частенько обсуждает с Балином поход в Морию. Если когда-нибудь мы отвоюем ее обратно, то сможем легко наладить торговые связи со всем востоком. Судя по всему, Балину нравится эта идея, и – при условии, что все пойдет гладко – он готов возглавить поход. Думаю, это случится совсем скоро, и десяти лет не пройдет. Я спросил его, возьмут ли меня (только представь, я смогу первым заполучить книги, хранящиеся там!), и он сказал «да»!