Боль, сквозившую в его голосе, Бильбо распознал. Это была боль от утраты дома и семьи, которую Бофур знал слишком хорошо. Правда, легче от этого Бильбо не стало – он вообще сомневался, что ему когда-нибудь полегчает. Но от мысли, что Бофур не испытывает к нему ненависти, становилось светлее на душе. Как и от того, что гномы не винят его за передачу Аркенстона эльфам.

 

- Спасибо, - Бильбо очень постарался, чтобы в голосе прозвучала благодарность, но, кажется, в нем остались лишь усталость и горе. – Спасибо, Бофур. Это тяжкие времена для всех нас.

 

- Не беспокойся о нас, парень. Мы переживем, как переживали все невзгоды – нам уж точно не привыкать, - глубокомысленно сказал Бофур, оборачивая голову Бильбо свежей тряпицей. – Нет в Средиземье народа крепче, чем мы, гномы.

 

Закрепив повязку, он поднялся на ноги.

 

- А теперь отдохни, мистер Бэггинс. Я могу посидеть с тобой, если не хочешь оставаться в одиночестве.

 

- Нет… благодарю, нет. Я прекрасно справлюсь сам.

 

Это была ложь – неубедительность поспешного заверения Бильбо повисла в воздухе, и Бофур прекрасно все понял, но не стал спорить. Он доковылял до выхода из шатра, взялся рукой за полог и обернулся. Лицо его вдруг показалось Бильбо страшно уставшим – должно быть, совсем как у него самого.

 

- Если что будет нужно, зови меня, парень.

 

Бильбо торопливо кивнул, и Бофур исчез за опустившимся пологом. Стало тихо. Вода в бадье еще не успела остыть, но все тело Бильбо вдруг начала бить мелкая дрожь. Тряслись руки, пальцы, а к горлу подкатывала тошнота. Он поспешно заозирался, ища, чем вытереться и что надеть. К счастью, нашлось и то, и другое. Чистая одежда дожидалась его на стуле – не грязные промокшие бриджи и замусоленный жилет, а простая льняная рубаха и штаны, которые явно наспех подшивали, подгоняя под его рост.

 

Бильбо торопливо оделся. Просовывая голову в ворот рубахи, он ощутил резкую боль в шее, рассеянно тронул ее рукой и наткнулся на неровный влажный край едва зажившей царапины. Ранка, оставленная мечом Торина, опять кровоточила.

 

Бильбо слепо попятился, наткнулся на кровать и рухнул на нее, не отрывая взгляда от маленькой красной капли, сбегавшей вниз по руке к запястью и, наконец, исчезнувшей в рукаве рубахи. Подушечки пальцев окрасились в тот самый зловеще-багровый оттенок, что пятнал лица Фили и Кили, что проступал на свежих повязках Торина.

 

Бильбо вновь заплакал.

 

Зря он считал, что выплакал все слезы в целительском шатре подле Торина. Оказывается, их было еще много. Ранка на шее дергала и болела, живо напоминая о происшедшем.

 

Где ему скрыться? Где спрятаться от воспоминаний, от призраков любимых, которые подстерегали за каждым поворотом, заставляя оплакивать их снова и снова?

 

Нигде. Их метки выжжены на теле Бильбо – и рана, нанесенная мечом Торина лишь одна из них. Их метки выжжены в его разуме, замурованы и впечатаны в его память. Но глубже всего они выжжены в его сердце. Невозможно избавиться от этого наследия, как невозможно избавиться от любви, которую он питал к Торину, Фили и Кили.

 

Бильбо зло вытер глаза и только теперь заметил свежую ткань для перевязок, уложенную на стуле рядом с новой одеждой. Его рюкзак и Жало тоже были тут, а еще… рядом лежал маленький черный кинжал – тот, что Фили отдал ему. Бильбо осторожно взял его в руки, примерился и отрезал кусок от чистой ткани, чтобы перевязать шею.

 

Кинжал вновь был чист. На нем не осталось ни следа орочьей крови, а ведь Билибо помнил, как ударил им прихвостня Азога. Вновь живо вспомнился Фили – слово наяву, с его невозможно синими глазами и широкой улыбкой, когда он смеялся и подмигивал, как тысячу раз во время похода. И Кили, его брат.

 

Фили и Кили, любившие своего дядю.

 

Фили и Кили, любившие друг друга.

 

Фили и Кили, умершие, как и жившие, вместе вдвоем.

 

Бильбо подумал о Дис, их матери и сестре Торина. Она осиротела, осталась одна в целом мире, хотя еще даже не подозревала об этом. Для Дис ее мальчики и брат по-прежнему были живы - они дышали, их сердца бились. На миг Бильбо испытал жгучую зависть, которая, впрочем, быстро сменилась горькой тоской.

 

Дис потеряла своих сыновей. А еще раньше потеряла брата, родителей и всю старшую родню. Больше у нее никого не осталось, она теперь одна – ни детей, ни братьев. Бильбо никогда не думал, что можно ощутить такое родство с незнакомкой, которую он не видел ни разу в жизни. Общее горе объединяет.

 

Они оба остались одни, став теми, о ком позабыла смерть. Теми, кто выжил, заперев любовь глубоко в сердце. Теми, кто знал: еще одно неосторожное слово, еще одна потеря или удар - и они сломаются, останутся лишь тенью себя прежних, и все же… будут жить дальше, как бы жестоко и бессмысленно это ни было.

 

Бильбо заглянул в рюкзак и вытащил на свет мифриловую кольчугу. Она была все такой же легкой, какой он ее запомнил, и такой же холодной. Бильбо улегся на кровать, свернувшись калачиком, и прижал кольчугу к груди. Горе вновь волной подступило к горлу, обожгло глаза слезами. Рядом не было никого, перед кем нужно было притворяться, никого, от кого нужно было таиться.

 

Только призраки ушедших.

***

Близился день похорон. Даин настаивал, чтобы его родичей похоронили в недрах Горы – там, где испокон века покоились все их предки. Всякий гном из рода Дурина, проживавший в Эреборе – кроме Трора и Траина – после смерти помещался в каменную гробницу. Похоронная процессия дойдет до ворот, но провожать Торина и племянников в последний путь внутрь Горы отправятся только те, кто преодолел с ними трудный и опасный путь до Эребора.

 

По крайней мере, так выходило со слов Двалина. Бильбо, которому предназначались эти речи, молча пялился в стену, пока угрюмый гном бродил из угла в угол, а потом вдруг с размаху уселся на стул.

 

- Ты нужен там, парень.

 

Скорбь Двалина была неявной, и выражал он ее совсем иначе, чем Бильбо, предпочитая давать горю выход в гневе, а не в слезах. И все же никто из гномов не знал Торина дольше его.

 

Бильбо не хотелось никуда идти. Вернее, он очень сомневался, что выдержит всю церемонию погребения – с него достаточно было видеть, как любимые умирают едва ли не у него на руках. Как он сможет вновь взглянуть в их холодные, пустые лица?

 

- Я, пожалуй… - осторожно начал он, но Двалин тут же перебил.

 

- И слышать не хочу ничего, кроме «да, конечно».

 

Бильбо с болью заглянул ему в глаза.

 

- Не могу… Не могу видеть их такими.

 

- Значит, думаешь, мне легче? Или всем нам, если уж на то пошло?

 

- Я видел, как они умирали, Двалин! Видел… все. Не могу больше. Просто не могу!

 

Двалин недобро прищурился, и Бильбо неосознанно втянул голову в плечи.

 

- Я знал Торина с тех пор, как он был несмышленым гноменком. Я знал Фили и Кили с того мига, как они огласили этот мир своим первым криком. Они – моя семья и я отдам им последнюю дань уважения, которую они заслуживают.

 

Двлин говорил сурово и веско, тяжело роняя слова. Бильбо молчал, не отрывая от него взгляда.

 

- Торин был мне братом, а сорванцов я считал едва ли не своими сыновьями. Каково, думаешь, мне видеть их в погребальных одеждах?

 

- Нет, - тихо пробормотал Бильбо.

 

- Повтори-ка…

 

- Нет, - на этот раз вышло громче и тверже.

 

Двалин мрачно зыркнул на него, но заметно смягчился, заметив, что Бильбо колотит мелкая дрожь.

 

- Ты был его избранным, - он протянул израненную руку и неловко потрепал Бильбо по волосам. – Не думал, что когда-нибудь скажу это и уж точно не хоббиту, но он действительно любил тебя, парень. Твой долг проводить его в последний путь – как и мой.

 

Бильбо отвел взгляд и принялся рассматривать землю под ногами.