А Бильбо хотелось иного – хотелось, чтобы солнце взорвалось в ослепительной вспышке ярости, чтобы луна раскололась в небесах и осколками рухнула на землю, круша деревья, реки и поля. Хотелось, чтобы все и каждый знали, кого лишилось сегодня Средиземье. Чтобы отныне птицы выводили лишь погребальные песни, а небо плакало дождем до скончания времен. Хотелось, чтобы смерть друзей и любимого хоть что-то значила для этого мира.

Как могли все прочие продолжать жить, не оплакивая их гибель? Как могло солнце вновь подниматься на горизонте – день за днем, словно ничего не изменилось? Ведь мир осиротел, потеряв трех самых замечательных, невероятных, исключительных сыновей – и лучших друзей, которых когда-либо знал Бильбо.

Равнодушие природы к свершившейся несправедливой смерти ужасало и выводило из себя. Миру было все равно – для него Торин, Фили и Кили не значили ровным счетом ничего.

И все же…

Бильбо пристально вгляделся в лицо Торина, застывшее в последней прощальной полуулыбке – пусть миру было все равно, но для него, Бильбо Бэггинса, этот гном стал целым миром. Каждое движение его души, каждая мысль о Торине, складываясь воедино, в конце концов перевернули все его существование. И жизнь Торина… она тоже меняла жизни других – тех, кто рядом. Нет и не было ничего столь несущественного с точки зрения вечного круговорота эпох и все же невероятно могущественного, как жизнь одного-единственного гнома.

Ведь в ином случае разве испытывал бы Бильбо Бэггинс сейчас такое сокрушительное, невыносимое горе утраты?

Для мира они были никем, но стали всем друг для друга. И он не мог отрицать чудовищную всепобеждающую силу жизни перед лицом ее внезапной жестокой потери.

Он любил Торина, когда эта любовь сулила ему счастье. Он продолжал любить, когда впереди не осталось ничего, кроме предательства и боли. И он будет любить его по-прежнему, пусть даже сутью этой любви станет скорбь. Он будет любить – ведь это все, что он мог сейчас, и все, чего он хотел. Не важно, что со временем это уничтожит его – почему-то Бильбо даже не сомневался в таком исходе, - но представить иную судьбу себе он просто не мог.

Торин врос в него, прочно обосновался в его доме, в его мыслях, в его сердце. Своими пламенными взглядами и угрюмыми речами он потихоньку отвоевывал позиции в жизни Бильбо – да так, что со временем всем прочим просто не оставил места. Торин заставил его чувствовать, показал, что значит отдавать себя другому без остатка, как на ладони обнажая надежды, мечты и желания. Пробудил в Бильбо желание разделить себя с кем-то во всей полноте и искренности. Научил, что значит жертвовать во имя любви.

Самый горький урок, без которого Бильбо, если бы его спросили, отлично бы обошелся.

Но его желаний тут не спрашивали.

Мечты и молитвы – это костыли для тех, кто еще наивно верит в сказку, что миром правит не слепой случай, а мудрые справедливые силы. Да и это, если подумать, не совсем верно. Нет никакого верховного правителя судеб – даже случаю это не подвластно. Есть только жизнь и только выбор, который делает каждый.

Иногда, наверное, это одно и то же. Иногда – прямо противоположное, но Бильбо знал наверняка, что жизнь и выбор всегда не равны. Выбор, конечно, важен, но никогда не сможет стать вровень с самой жизнью. Ведь что есть каждый живущий, будь то гном, эльф или орк, как не совокупность всех его действий и решений? Но кто расставляет декорации на сцене жизни, заставляя принимать то или иное решение? Что вынудило Бильбо выбирать, дать ли Торину шанс выжить или сохранить его доверие?

Жизнь жестока и непредсказуема, ужасающа и печальна – но еще чудесна, умопомрачительна и захватывающа. Она полна обретений и потерь. Жизнь заставляет раз за разом делать выбор, и раз за разом его делают, исходя из обстоятельств, и верят, что этот выбор – самый правильный. Ведь в самом деле не существует единственно правильного выбора, как не существует единственно верного пути, который приведет к желанной цели. Слишком много случайностей и ошибок подстерегают путника, слишком много развилок у дороги, чтобы понять, куда следует свернуть на этот раз. И если бы Бильбо в какой-то момент решил иначе и выбрал бы иную развилку, то, быть может, Торин остался бы жив.

От этой мысли ему стало не по себе. Словно он вдруг посмел рассуждать о том, о чем не имел ни малейшего понятия, и собственное невежество вдруг показалось ему всеобъемлющим и пугающим. И все же жизнь в конечном итоге привела его сюда – в этот шатер, в эту кровать, где прямо сейчас Бильбо судорожно дышал, хватая ртом стылый воздух, тогда как Торин сделать этого не сможет уже никогда.

Эти мысли не успокаивали. В них не было ничего, что умерило бы его отчаяние или притушило боль, душевную и телесную. И все же они никуда не уходили – в конце концов, случилось как случилось. Все свершилось, и ничего с этим не поделаешь. Хочется Бильбо или нет – придется жить дальше и смотреть, как солнце поднимается и вновь садится за горизонт, зная, что Торин этого никогда больше не увидит. А Бильбо… придется говорить, улыбаться, куда-то идти, что-то делать…

Жить.

Наверное, Бильбо должен был чувствовать благодарность за это, но в тот миг возможность жить дальше казалась ему тяжкой невыносимой повинностью. Муторной и нежеланной – он так устал, что перспектива череды длинных безрадостных лет причиняла почти физическую боль. Ему совершенно не хотелось продолжать все это. Единственное, что хотелось – быть с Торином, только с ним одним. А единственное, что осталось – оплакивать свою потерю.

Бильбо изо всех сил стиснул пальцы, по-прежнему сжимавшие холодную ладонь Торина, и вжался лицом в его неподвижную грудь. Умом он понимал, что нужно что-то делать… может быть, позвать кого-нибудь. Но сил хватило только на то, чтобы вновь заплакать. Горячие слезы текли по щекам, сопровождаемые судорожными всхлипами – если бы они могли согреть ледяные руки Торина! Если бы Бильбо мог поделиться с ним воздухом, который так легко вырывался из горла вместе с рыданиями! Но под щекой грудь Торина оставалась по-прежнему неподвижной – ужасающее свидетельство окончательности и неотвратимости случившегося.

И все же Бильбо почти ждал, что Торин вот-вот шевельнется, сделает судорожный вдох, закашляется и неловко утрет губы. Эти ростки предательской надежды, которые Бильбо никак не мог задушить, нашептывали, что все плохое скоро обернется сном, и мир вокруг по-прежнему будет легок и радостен. Глупые, пустые и опасные мысли – Бильбо прекрасно понимал, что Торин мертв. И все же… нечто, сокрытое в глубине души, составлявшее самую суть Бильбо, упрямо уповало на лучшее. В конце концов, жизненные невзгоды не успели изранить его так глубоко и так жестоко, как Торина, и уж точно не повергали на колени вновь и вновь – поэтому успех и счастье не казались ему чем-то невозможным.

Бильбо не хотел возвращаться в Шир в свой одинокий дом. Не хотел просыпаться каждое утро в Бэг Энде, в Хоббитоне, и вспоминать, что Торина больше нет на этом свете. Не хотел скорбеть до конца своих дней, зная, что боль утраты не притупится со временем. Честно говоря, он сомневался, что сможет жить вот так. Все, чего он желал для себя – это Торин, Эребор и их общее счастье. И раз надежды его обернулись прахом, Бильбо искренне пожелал, чтобы тишина поглотила его навсегда. Не видеть больше света, упасть в объятия бесплотной пустоты вечности – о чем он еще мог мечтать? Раз уж ему никогда больше не услышать, как бьется в груди сердце Торина. Оглушающая тишина, пришедшая со смертью, пусть охватит их обоих своим коконом и похоронит вместе, пока не останется ничего и никого кругом…

Бильбо лежал, свернувшись калачиком подле Торина, очень долго – так долго, что потерял счет времени. Никто не нарушал его одиночества, никто не спешил принести в эту обитель тишины дыхание жизни – и Бильбо злился на это, но одновременно ненавидел саму мысль о том, что их могут потревожить. Видеть сейчас кого-либо было выше его сил. Слезы по-прежнему текли по щекам, и Бильбо тешил себя глупой надеждой, что каждый его вдох может стать последним.