О нет! Они были воинами, эти гордые, неукротимые, свободолюбивые шотландцы. Это были диковатые, суровые люди. В отличие от норманнов они не стригли коротко волосы и крайне редко гладко брили лица, отчего зачастую даже выглядели неряшливо. Почти никто здесь не носил кольчуги и лишь иногда надевал шлем на голову для защиты от мечей и боевых топоров норманнов. На многих были одежды из шкур или самые простые туники. На некоторых кожаные латы, в руках — деревянные щиты. Эти люди давно прикипели сердцем к своей суровой земле и так закалились в частых междоусобицах, что не боялись помериться силами с любым противником…

«Если бы много лет назад они находились в Гастингсе, — подумала вдруг Аллора, — ублюдку, возможно, не удалось бы тогда одержать победу…»

Нельзя сказать, что люди, последовавшие за ее мужем, были менее отважными, менее закаленными в битвах храбрецами. Многие из них могли похвастаться родословной, восходившей к Ролло Викингу, который изрядное количество лет назад захватил большую часть территории, получившей название Нормандия. Они пренебрегали опасностью, не ведали страха и подчинялись суровой дисциплине. И всегда были готовы ринуться в бой, будто и на самом деле являлись теми бесстрашными и неуязвимыми древнескандинавскими воинами, которые в незапамятные времена высадились на этом побережье.

Возможно, именно в этом и заключалось их сходство, ибо викинги, приплывавшие к этим берегам, тоже опустошали прибрежные районы, сея панику среди шотландцев и ирландцев.

Здесь, в рядах пеших воинов и конников, можно было увидеть голубоглазых и белокурых, что свидетельствовало об их явно нордическом происхождении. Мелькали также и ярко-рыжие неухоженные шевелюры.

И все ждали…

«Почему Роберт медлит?» — в отчаянии подумала Аллора.

Неужели он и сам ждет… Ждет, не явится ли Брет? А она не боится смерти. Не боится умереть…

Нет, зачем же лгать себе? Конечно, она ужасно боится умереть сейчас, здесь. Боится агонии, а не того, что отойдет в мир иной. Она верила в Бога и в то, что после смерти воссоединится с тем, кого искренне любила.

Однако это означало также, что отныне она никогда не увидит Брайану, никогда не прижмет ее к груди. И никогда не узнает, сына или дочь носит сейчас под сердцем, — ведь этого ребенка безжалостно лишат жизни еще до появления на свет.

И она никогда не увидит Брета…

Ее била дрожь. Горькие слезы навернулись на глаза, но усилием воли Аллора сдержала их. Значит, все считают ее предательницей.

Дядюшка, который приговорил ее к смерти. Муж… Муж не смог прийти ей на помощь и, возможно, будет рад обрести свободу, после того как ее не станет.

Но отплатить за зло, причиненное ему здесь, — дело чести для него. Его жена — жена! — будет сожжена на той самой пограничной полосе земли, которая была предметом яростных споров между ними. А Брет уже присягнул на верность новому Вильгельму, пропади они все пропадом!

Особенно этот проклятый Вильгельм! После Гастингса сей презренный норманн и его династия воцарились на троне, однако вынуждены были непрестанно вести войну, чтобы удержать в своих руках захваченное. Нога ублюдка впервые ступила на английскую землю, когда Аллоры еще и на свете не было. И он заявил о своих притязаниях на престол. В конце концов, именно он, кого теперь нет в живых, повинен в том, что с ней произошло…

Ублюдок! Это он потребовал от ее отца согласия на помолвку дочери с одним из своих приближенных, и именно он впоследствии заставил отобрать у нее землю.

Он навязал ее Брету, а Брета — ей. Но была и любовь.

Аллора чуть не застонала от охвативших ее тоски и ужаса. Мучительную боль вызывало не осознание того, что она в последний раз видит красоту утра, великолепные пейзажи. Она страдала, думая о Брете, о его широких плечах и внушительной фигуре, о взгляде синих со стальным отливом глаз, о его черных как смоль волосах. И о его властном, не допускающем возражений голосе. Он был таким неукротимым, решительным, дерзким… А иногда бесконечно нежным.

Видит Бог, она страстно желала только его и, несмотря на сопротивление и даже ненависть к нему, надеялась все-таки одержать над ним верх…

Она очень любила его. И он, несмотря на все ее проделки, тоже желал ее, добивался ее и поклялся, что она будет ему принадлежать.

Не может быть, чтобы сейчас она лишилась жизни. Ведь вместе с ее жизнью уйдет и любовь… И драгоценная Брайана и Брет. И тот новый росточек жизни, который она носит в себе.

Наверное, сразу, как только она впервые увидела его черную как вороново крыло голову, встретилась со стальным взглядом его синих глаз, она поняла, что не устоит перед ним, как бы ни сопротивлялась. Но первое его прикосновение вызвало в ней ярость. И страстное желание. Она почувствовала его невероятную силу. И осознала свою слабость перед ней.

— Он должен прийти! — снова послышался преисполненный надежды шепот ее молодого защитника.

Он должен, должен…

Сын благородного нормандского дворянина и внук саксонского короля, теперь уже давно умершего, он был хорошо известен своей силой, милосердием и тем, что не боялся возражать Вильгельму Завоевателю и Вильгельму Руфусу, настаивая, к примеру, на оказании побежденным тех минимальных милостей, которые им полагались. Он был благоразумен и справедлив: если миловал — так миловал, если карал, то беспощадно.

Она хорошо знала и его гнев, и его милость.

Услышав громкий топот копыт у себя за спиной, Аллора вздрогнула и Стиснула зубы. Перед ней остановился Роберт, ее дядюшка — румяный, рыжеволосый, с неухоженной рыжей бородой. Его сопровождали ближайшие сподвижники: Дэвид Эдинбургский, светло-рыжий, худощавый, красивый, нос потускневшим взглядом светло-карих глаз на искаженном от гнева лице, и Дункан, единоутробный брат Дэвида, отличающийся от него более темным цветом волос и водянистостью глаз.

Руки Дэвида были связаны за спиной, его коня вел Дункан. Аллора знала, что Дэвид защитил бы ее, ведь он дал Брету клятву поддерживать мирные отношения. Он воспротивился Роберту, когда тот приговорил ее к смертной казни, а сейчас дядюшка запретил ему вмешиваться. В этом она была уверена.

Когда-то она чуть было не вышла замуж за Дэвида. А То, что позже она с презрением отвергла Дункана, возможно, и явилось одной из причин приговора. Такова уж ее судьба.

Аллора посмотрела на Дункана глаза его злорадно блестели. «Он с нетерпением ждет, когда вспыхнет костер, подумала она. Он всегда был моим врагом и теперь желает мне смерти».

— Племянница, я очень опечален тем, что дожил до такого дня! — громко сказал Роберт, восседавший на крупном жеребце, и вдруг шепотом добавил: — Господи! Но я не могу ничего изменить!

Возможно, в глубине души он так и думал, ведь когда-то они с Аллорой были очень дружны. И как ни парадоксально, но до последнего дыхания она сопротивлялась бы браку с нормандским лордом, если бы в обмен на согласие выйти замуж за Брета не было обещано освобождение и даже спасение от казни ее дядюшки. И сейчас в его разах, пожалуй, действительно можно было заметить печаль, хотя не далее как вчера вечером он вынес ей суровый приговор и, судя по всему, был твердо намерен привести его в исполнение.

Она подумала, что в детстве очень любила своего дядюшку, а, став взрослой, была готова ради него на все, даже на брак с нормандским лордом, которого выбрал для нее Завоеватель и который должен был прийти сюда владеть островом.

Но теперь она узнала, что дядя Роберт способен быть абсолютно безжалостным. Многие его поступки ошеломили ее. Он хотел править Дальним островом через нее, дочь его брата. Но когда она отказалась повиноваться ему, он сделал выбор против нее и готов был на любые действия, чтобы добиться свободы для пограничных земель, — даже на убийство племянницы.

Аллора встретилась с ним взглядом и, стараясь унять дрожь в голосе, сказала:

— Милорд дядюшка, вы сами избрали этот путь. Так не сворачивайте с него.

— Если бы ты сейчас поклялась перед лицом Всевышнего, что заманишь в ловушку своего норманна и выдашь его нам, а потом откроешь ворота замка на Дальнем острове…