Дым рассеялся, и наступила тишина. От горшка и след простыл. Он попал! И этого не ожидал никто!

– Да не может быть! – воскликнул один из стрельцов.

– Повезло! – загудели другие.

– А еще так сможешь? – спросил десятник.

Федот пожал плечами:

– Не знаю… я не виноват…

Вид у него был такой растерянный, что стрельцы снова засмеялись, и это как-то разрядило обстановку.

– А со шпагой управляться сможешь? – спросил десятник.

– А что это? – все так же растерянно спросил Федот.

– Ну, вон, у стремянных сабли. С коня саблей рубить удобней. А у пеших стрельцов шпаги. Как думаешь, со шпагой сможешь?

– Не-а, я лучше топором…

Это вызвало такой смех, что обстановка совсем разрядилась, и Федоту простили его меткий выстрел.

– Так что, братцы, – спросил десятник, – поручимся за новичка?

– Чего ж, поручимся! – ответили стрельцы веселее и принялись хлопать Федота по спине и плечам.

Он только покрякивал и поеживался. Кулаки у стрельцов были тяжелым

Стрельцы позволили Федоту вернуться к его починке, а сами погнали похоронную ватагу в деревню, явно сторонясь их и стараясь не прикасаться. В санях обнаружились под сеном какие-то одежки.

– Наворовали, бесы! – выругался один из стрельцов, вороша сено кончиком бердыша.

– Ты чё! Ты чё! – это наше, закричал один из гулящих, разевая беззубый рот. – Это мы с собой привезли!

– Сказано же вам, дуракам, не брать ничего по домам! – выругался стрелец и махнул рукой. – Вперед, погнали!

– Гоним, гоним уже! – огрызались гулящие, но вид у них был сегодня странным, и даже издали было видно, что они, что называется, очумелые какие-то…

Тем не менее, сани с дураками укатили к деревне, стрельцы, сторонясь, поехали следом. Федот добил свою починку, заткнул топор за пояс и пошагал на кладбище. Белка бежала рядом. По дороге обогнал его в своих саночках батюшка, и было видно, как от околицы отделились от кучки стрельцов десятник и старший стрелец, и поехали вместе с ним в сторону кладбища.

Пока Федот шел к стрельцам, в деревне началось что-то невообразимое. Раздался вой и визг, заметались какие-то существа, затем взревела некоровьим голосом невесть откуда взявшаяся корова и помчалась по деревне в сторону стрельцов. За ней гнались собаки и свиньи, а за ними лошадь с санями, в которых кто-то кричал и размахивал руками.

Стрельцы от околицы дружно отступили в сторону ручья, уступая всему этому поезду дорогу, и замахали Федоту, чтобы он бежал. Федот встал, словно вскопанный, глядя на приближающееся. Мир потемнел перед ним, и во мраке стали видны голубые проблески, словно в самой гуще тьмы светилось что-то синим светом. Что-то отдаленно знакомое…

Вылетев за околицу, худющая, как смерть, корова повернула на протоптанную дорожку к кладбищу и помчалась вперед, волоча впившуюся ей в заднюю ногу тощую свинью. Остальные свиньи и собаки с воем и визгами преследовали ее. За ними, едва не опрокинувшись на повороте, пролетели сани, набитые всеми похоронными дураками. А посреди них стояла в санях во весь рост огромная женщина в черном…

– Черная охота! – мелькнули в голове Федота незнакомые ему слова, но он даже не смог этому удивиться, так заворожило его это зрелище.

Черная женщина размахивала сверкающим клинком, сделанным словно из луча лунного света. Пролетая мимо Федота, она закричала что-то пронзительное и показала клинком вперед. В тот же миг Белка вдруг сорвалась с места и с лаем бросилась следом за охотой, будто увлеченная общим порывом или призывом женщины в черном балахоне.

– Стой, Белка, куда?! – закричал Федот и бросился следом, чтобы перехватить ее.

И так оказался вовлечен в общее движение, которое обладало чудовищной силой, противиться которой никто, захваченный дикой охотой, не в силах.

Белка бежала с лаем, но догнать сани не могла, Федот мчался следом и кричал: «Стой! Стой!» – но догнать тоже не мог, и не мог остановиться.

Так промчались они мимо попа и стрельцов, быстро свернувших с дорожки на целину, и полетели к опушке. А там корова с разбегу ухнула в могильник, вырытый Федотом, за ней свиньи и собаки, и туда же улетели сани со всей веселой компаньицей.

Одна Белка сумела удержаться на краю, и когда подбежал Федот, лаяла на песчаный бугор, который он накидал.

На куче стояла величественная женщина, облаченная в мрак, который клубился вокруг нее. Лицо ее было прекрасно и отдавало тем ночным синеватым светом, который разливается вокруг луны в безоблачные ночи. Хоровод молочного цвета огоньков плыл вокруг нее, словно шлейф или вуаль…

Она улыбалась Федоту, как если бы была рада его видеть, и взгляд ее был полон такой мудрости, что он понял: это богиня, и преклонил перед ней колено, склонив голову. Она не сказала ни слова, только поманила его пальцем. Он поднялся.

– Кажется, ты забыл кое-что из своих вещей… – улыбнулась она почти незаметной, но чарующей улыбкой, и Федот понял, что слышит ее слова в голове, хотя она ничего не произносит. – Негоже витязю терять такие подарки…

И она подняла ладонь ко рту и дунула на нее. От ладони отделилась искорка и поплыла по воздуху в его сторону. Он протянул руку, и на его ладонь легло крошечное серебряное колечко.

Федот усомнился, что оно влезет на его палец, но колечко раздалось и легко наделось, словно всегда тут было. И тут же часть то ли памяти, то ли сознания вернулась к нему, так что он начал видеть, что богиня вовсе не одета в черный плащ, а на самом деле за ней стоит черный великан, обнимающий ее полами своего плаща из сумрака. Стоит и улыбается ему, кривя губы…

А в следующий миг ужасная и прекрасная парочка стала меркнуть и исчезла, словно растворилась в воздухе. И тут же мир наполнился светом и звуками.

– Стой! Стой! – донеслись до Федота крики стрельцов. Он обернулся и увидел, что старшие стрельцы скачут к могильнику, за ними едет батюшка. А от деревни галопом мчится стрелецкий разъезд. Белка, скуля, словно опомнившись от наваждения, прижалась к его ногам.

Он поднял лопату, подошел к краю ямы и посмотрел внутрь, да так и замер, опершись на нее.

Лошадь, похоже, сломала себе при падении шею, потому что лежала недвижно. Корова как-то дергалась под санями, но движения ее становились все слабее. Собак, видимо, тоже всех пришибло санями и попадавшими во все стороны гулящими. Свиньи, как ни в чем ни бывало, рвали мертвечину.

Гулящие же были еще живы, но словно пришиблены. Они лежали, разбросанные по яме с явно сломанными ногами и руками, не в силах шевелиться, и глядели на Федота. Лица их почернели, по коже шли нарывы, глаза были красными и воспаленными… Из глаз этих тихо катились слезы, из черных провалов ртов доносились тихие стоны…

– Вот, значит, как чума выглядит, – подумал Федот.

Тут подскакали стрелецкий десятник и старший стрелец. Спешились, подбежали к Федоту и тоже замерли на краю могильника. Подъехал батюшка, подошел и принялся отчитывать всех, размахивая крестом, хотя они еще были живы. Подъехали стрельцы, спешились, подошли, сняли с голов шапки и встали молча.

Кто-то подтолкнул Федота в локоть, и он тоже снял шапку.

Прощались. Глупы были людишки, подлы и вороваты, но все же люди и заслуживали хотя бы человеческих проводов.

Один Федот знал, что это еще не люди, только зародыши, но что это значит, не понимал, и потому у него тоже наворачивались слезы…

Стрельцы дождались, когда погибшие перестали подавать признаки жизни и, перекрестившись, сами принялись заваливать яму приготовленными Федотом лопатами. Благо их было в достатке. Федот взял свою, истертую песком, раздвинул двух стрельцов, встал с ними в ряд и тоже принялся бросать песок. Закончив, стрельцы лопаты повтыкали крестами в холмик, еще раз перекрестились, вскочили на коней и ускакали к заставе.