– Ты же, поди, есть хочешь? – догадался Федот, достал из-за пазухи забытый им хлеб и начал кормить собаку, отламывая по куску. Так они и съели весь ломоть пополам: кусок ей, кусок ему.

Доев, Федот спрятал тряпочку обратно за пазуху и пошел в избу. Собачка осталась снаружи и провожала его преданным взглядом. В избу деревенские собаки не ходят.

В хорошо протопленной избе гуляла все веселая дурацкая братия, спорили, отчего бывает моровая язва. Спорили крепко, на Федота даже внимания не обратили. Похоже, ловкие дураки нашли даже чего-то выпить, потому что дух стоял в избе бражный. Федоту не предложили. Не дураки!

Один кричал, что чума идет по воздуху с такой вонью особой, как от мертвечины, в вони и все зло, вся смертная зараза! Другой спорил, что моровую язву можно видеть черной женщиной, которая тихо бродит между людей и старается поцеловать незаметно. Кого поцелует, тот и заболел! Смотреть только надо через зеркало!

– А тогда почему ее поветрием зовут?! – кричал первый. – Нет, чума по ветру летит вместе с вонью!

У каждого было на этот счет свое мнение, и не имело значения, чье мнение ближе к истине, значение имело только, чей кулак крепче. Мнения нельзя уточнять, достраивать, согласовывать. Они используются готовыми, а готовятся они не в котле действительности, мнениям до действительности дела нет, а в котле взаимоотношений с другими людьми, как особое оружие для споров. Мнение не может быть точнее, ближе к действительности, к истине, мнение может быть только крепче, звонче! И ломается мнение целиком – либо ты победил, либо надо искать другое мнение!

Поэтому дурацкая братия быстро истощала доводы и переходила на кулаки. Благо кулаки у дураков никогда не кончаются, и в отличие от мнений заживают. Остальные тут же занимали положение мирящих и растаскивали драчунов. Быть мирящим – это тоже мнение, только еще круче – мнение над мнениями. Поэтому бабы в доме всегда правы – драться они не умеют, а потому исходно присвоили себе право мирить. А кто мирит, для того все дерущиеся – дураки!

Пока собственное мнение не появится, конечно…

У Федота мнений отродясь не было, мнения у дураков, конечно, случаются, но только у тех, кто себя считает умным. Федот себя умным не считал, он вообще не считал, он знал, что дурак, и мнений не имел. Поэтому пошел искать еду.

Одну котомку еды умные дураки распотрошили и приели полностью за первый же день. Вторая стояла на лавке в уголке, в надежде, что дольше двух дней работать не придется. Федот молча достал из котомки каравай хлеба, спрятал за пазуху. Налил себе кипятку из котелка, развел в нем муки, посолил, сел в угол и стал хлебать жидкий хлеб. Дела до него никому не было.

Дурацкие мозги затейливые, поэтому, подравшись из-за того, как распространяется моровая язва, гулящие заспорили о том, как от нее спасаться. Нашелся умник, который с пеной у рта доказывал, что единственное очищение – это огонь, и надо всю одежду прожаривать. Федот к этому прислушался и вспомнил, как гладили одежду горячими камнями в бане. Но тут разговор повернул к тому, что и самому надо сквозь огонь прыгать и скотину сквозь него прогонять.

На это другой умник с хитрым прищуром задал вопрос:

– И как ты скотину в огонь-то загонишь?

И тут же принялся доказывать, что воздух надо разгонять, деревья по селам вырубать, чтобы воздух не задерживали, из пушек палить помогает. Кто-то тут же подхватил, что колокольным звоном хорошо воздух чистится.

Дошло до драки и по этому вопросу.

Разняли дерущихся и заспорили, уходит язва с Руси или еще нет. Один кричал, что уже с октября на спад пошла, и в Москве язвы нету, и в Суздале кончилась. А другой вдруг с пеной у рта стал на него нападать, крича:

– А я тебе скажу: из Шуи язва уже месяц как ушла!

– Я тебе говорю: в Суздале мор кончился! – орал на него первый.

– А ты откуль знаешь?! – кричал второй. – Вот я доподлинно знаю, из Шуи ушла, к нам в деревню человек вернулся из Шуи, сам видел! А ты откуль знаешь?

– Оттуль! Знаю и все! В Суздале язвы уж месяц как нет!

Видно, мнения эти были важны для спорящих, потому что обошлись не меньше, чем в пару выбитых зубов. Зубы, правду сказать, были гнилые и давно просились на вынос…

Федот взял тулупчик, прихватил заботливо свой топор, чтобы не украли, и полез на печь, нашел там какое-то тряпье, выложил себе постель возле дальней стены, укрылся, расслабился и почувствовал, что устал. Все же помахал лопатой, как никогда. Разморило его быстро, но перед тем как уснуть, он с удивлением услышал, что вся компашка пришла вдруг к согласию.

Согласны они были в том, что он дурак, раз вызвался копать, и в том, что завтра надо будет пограбить пустые избы в деревне. Да так, чтобы стрельцы не видели, впотай! Но затем возник вопрос, складывать ли все в общую кучу, или каждый забирает то, что нашел, а потому надо всех обыскивать, когда вернутся… И началась новая драка…

Дурак спал хорошо, никогда не просыпался сам, да и добудиться его было трудно. Он даже снов не видел никогда, просто ему нравилось спать. Но в эту ночь Федот почувствовал во сне какую-то тревогу, вышел из глубокого сна в дрему и поймал себя на том, что находится на границе этого здорового дурацкого сна, который был ему хорошо знаком.

Лежа в дреме, он словно глядел в пространство сна, которое тянуло его, и понимал, что, если сейчас сделает одно легкое движение, сон тут же втянет его в себя, и все будет как прежде. А утром его разбудит визгливый голос младшей невестки, на худой конец – прилетит сапог.

– И это такое счастье! – вдруг понял дурак, но Федот больше не хотел дурацкого счастья. Федоту было тесно и душно в той могиле, которой он теперь ощущал дурака. Поэтому он неведомо как отодвинулся от колышущегося киселя дурацкого сна.

И тут же тревога стала сильней. Он чуял, что к избе кто-то приближается, и скоро в нее войдет. Вот тявкнула собачка и замолчала… Ужас стал сковывать тело Федота, но он пересилил себя, нащупал место, где на трубе возле щели между камнями выбился налет сажи, и будто предчувствуя, что будут рассматривать лица, набрал сажи в ладонь и этой ладонью помазал лицо. Сам же нащупал свой топор и порадовался, что прихватил его на печь.

На крыльце раздались осторожные шаги. Федот понял, что обуты идущие не в валенки, в сапоги с каблуками. Скрипнула дверь, и в избу вошли двое в черных плащах. Передний щелкнул пальцами, и изба залилась легким голубым светом, так что стало видно, как спят вповалку, кто на лавках, а кто и прямо на полу, гулящие. Перед Федотом лежал на печи кто-то из них и громко храпел. Федот сжался позади него и подглядывал из-под опущенных век, на всякий случай дурацки раскрыв рот и пустив слюну, будто пьяный.

Парочка в темных плащах огляделась. Они сняли куколи, которые прикрывали их головы, и стало видно, что один из них мужчина, а другая женщина с прекрасными волосами. Но лица их были прикрыты черными личинами, от чего по телу Федота побежал холодный сивон.

– Э, да тут одни зародыши! – сказал мужчина, разглядывая спящих.

– И который из них наш? – спросила женщина.

– Задача… – ответил он и принялся рассматривать гулящих одного за другим, поворачивая их к себе лицом, чтобы разглядеть, – Слушай, все гнилые…

– Вот это не повезло! И как его узнать? – снова спросила она. – Сколько точно времени, как он вернулся?

– Только-только… – ответил мужчина, накладывая ладонь на лицо попытавшемуся проснуться дураку. Дурак, было собравшийся приоткрыть глаза, тут же закрыл их снова и захрапел.

– Это как давно?

– Да вчера или позавчера…

– Как мы его узнаем на таком сроке? Он же еще пробуждаться не начал! – воскликнула она.

– Не узнаем – заразится. Вот тогда можем не спасти.

– А он мог как-то выбирать себе зародыш? Признаки какие-то могут быть?

– Не думаю… В какой втянуло, в таком и оказался.

И мужчина поднялся на голбец и заглянул в лицо сначала соседу, потому Федоту. Федот пустил побольше слюны и начал прихрапывать. Но рука его сжала топор под тулупом еще сильнее.