– Ясно. – Морис из-за дыма: – То есть в этой ситуации власти ничего не останется, как сдать олигархов. А то дядя Вася найдет другого врага.

– Власть.

– Правильно, Алан, – вздохнул Каверин. – А то дядя Вася решит, что его враг – власть. А это уже хуево. Для всех вообще. Потому народ и возбудился. Нужно перевести стрелки. Нужно изменить отношение населения к олигархам.

– Богатые тоже плачут, – сказал я.

У меня всегда так: идеи появляются ниоткуда. Вдруг само выскакивает, и сразу все складывается в голове.

– Что вы имее…

– Подожди, Сень. – Морис знает этот момент. Он не раз за мной наблюдал. – Продолжай.

– Работаем с вводными, – сказал я. – Первое, олигархов не любят за удачливость. Второе, нужно, чтобы их перестали не любить. Значит, нужно убедить население, что никакой удачливости у них нет. Что в соревновании с населением они проигрывают ему по всем статьям. Показать, как олигархам не везет. Не прет. А дяде Васе и его сыну прет. Хоть бы и на экране.

– Вернуть людям гордость. Уверенность в себе, – закивал Морис. – Перевернуть представление об удачливости и неудачливости. А неудачливых у нас любят: народ-победитель снисходителен.

Каверин кивал, стараясь понять ход наших мыслей. Мы с Морисом – как сообщающиеся сосуды: один подумал, другой сформулировал.

– А что их не любить? – спросил я. Риторически. – Им же не прет. Их ангелы не хранят. Можно и пожалеть.

Так родилось реалити-шоу КТО ХОЧЕТ БИТЬ МИЛЛИОНЕРОВ.

Моя нынешняя квартира в смоленских дворах недалеко от Плющихи – не моя. Я снимаю ее у пожилой красавицы Инессы Евгеньевны, переехавшей на дачу после смерти мужа, замминистра чего-то не очень существенного в советские времена. Евроремонт, итальянская сантехника, кухня со множеством ненужных мне агрегатов. Три комнаты. И все не мое.

Кое-что в квартире принадлежит мне: одежда, висящая во встроенных шкафах в спальне и в просторной передней с зеркалом во всю стену, два компьютера и кофе-машина Nespresso. Все остальное принадлежит Инессе Евгеньевне и вписано в приложение к договору аренды: “ПРЕДМЕТЫ ОБСТАНОВКИ: стулья итальянские черные лакированные с кремовыми кожаными сиденьями – 6, стол итальянский черный лакированный – 1, буфет итальянский черный лакированный со стеклянными дверцами – 1” и прочее.

Инесса Евгеньевна предпочитает лакированные вещи. Лакированные предметы обстановки. К счастью, они не блестят, а отливают ровным матовым светом, поскольку я попросил женщину, убирающую квартиру раз в неделю, никогда не натирать мебель. Блеска я бы не выдержал: в лакированном блеске есть неизбывная пошлость. А пошлости мне хватает на работе. Дома хочется без блеска.

У меня четыре комплекта постельного белья и множество полотенец. Зачем мне столько полотенец? Трудно сказать. Все это я купил в магазине “Бельпостель” на Большой Дмитровке. Название магазина отражало новое российское своеобразие: мы вроде Европа, но и не Европа. У России свой путь. Суверенная демократия. Бель-то она бель, но постель. Ирония провинциальной державности.

Начало января в Москве – пустое время: все разъехались по Таиландам, Мальдивам, Сент-Бартсам – кому что по деньгам. Я не поехал никуда и, окруженный матово светящейся мебелью, принятой под расписку от Инессы Евгеньевны (“Алан, умоляю, не ставьте горячее на лакировку!”), писал новое реалити-шоу.

Каверин прислал мне копию социсследования “За что нас не любят” вместе с составленной чьими-то юристами подпиской о неразглашении. Подписка грозила суровыми карами, но можно было обойтись и без нее: я знал, с кем имел дело. Этих людей лучше не обижать.

Концепцию я придумывать не стал, а просто смешал два типа реалити-шоу – ВИКТОРИНУ и СУРВАЙВОР. Что-то типа советского конкурса А НУ-КА, ПАРНИ! Команда народа против команды олигархов. Каждый тур задания меняются: становятся сложнее. Нужно охватить все аспекты – интеллект, знания, практическая сметка, спорт. Практические задания – поменять у машины проколотое колесо (спонсор – крупный автодилер), собрать мебель из IKEA (рекламные деньги). И обязательно – через ЛОТЕРЕЮ УДАЧИ – внести элемент везения: в конце игры обе команды ставят на кон все заработанные очки, и судьба – в виде колеса фортуны, вращаемого приглашенной медийной персоной, – решает, кто ее любимцы.

Драма, соревнование, столкновение двух миров, накал страстей. Народ выходит безвариантным и безоговорочным победителем. Но до последнего момента команды ведут в счете попеременно.

Симулякр успеха. Чем хуже реальности? Да ничем. Как и кокаин не хуже настоящего счастья. Просто действие короче. И чаще нужна новая доза.

Морис с женой уехали на Сент-Бартс, куда ездили каждый Новый год последние пять лет: нужно было поддерживать образ успешного медийного деятеля с налетом былой богемности. У него хорошо получалось.

Морис звонил каждый день. Я посылал ему написанные куски и получал его поправки. Каверин тоже звонил – неизвестно откуда – и просил прислать промежуточный материал, но я отказался. Будет готов сценарий “пилота” – пришлем.

Он заверил нас, что мы можем не беспокоиться о бюджете – “В разумных, конечно, Алан, пределах, в разумных”, и мы не беспокоились. Беспокоились о задаче. К концу каждого выпуска зрители должны были пожалеть олигархов, а те – проявить нормальные человеческие качества, и из небожителей предстать перед народом хорошими, но незадачливыми парнями. Которым – ну что поделаешь?! – не везет.

Снег до того четверга не шел вовсе, и голые черные мокрые мостовые блестели, напоминая о глобальном потеплении и рассыпанной на них соли. Вечером их заливал желтый мутный свет уличных фонарей, в котором мерцали капли городской влаги, хотя не шли ни снег, ни дождь. Москва мокла неизвестно от чего, словно решила покрыться жидким склизким налетом как защитой от наступавшей на нее ночи.

Хотелось повсюду зажечь свет и потеплее одеться. Я не делал ни того, ни другого.

В тот четверг я проснулся поздно и долго лежал с закрытыми глазами, пока не понял, что в комнате необычно светло. Я никогда не закрываю шторы, оттого что их всегда закрывал дядя Давид. И посмотрите, чем все закончилось.

В тот четверг Москву занесло. Снег лег ровно, закрыв черноту мостовых, и, встав, я как был голый пошел на балкон. Здесь все тоже покрыло мягким плотным крошевом, и минут пять я стоял в двух неглубоких ямках по щиколотку в снегу, дивясь и радуясь новому чистому миру. Снег – легкий, пушистый – продолжал кружить, засыпая город и обеляя его от всех грехов и провинностей. Я решил, что заслужил прощение, и, оставляя на полу мокрые следы, отправился принимать душ.

Я не работал весь день: сначала сидел на кухне, потом в маленькой, служившей кабинетом, комнате и смотрел в большие сталинские окна. На земле лежал снег. В воздухе кружил снег. Белые сугробы съели крыши домов, и запаркованные на улицах разномастные машины превратились в одинаковые белые холмики. Снег изменил мир и заполнил его онтологической неопределенностью, трансформировав составляющие действительность предметы в неузнаваемое, неявное. Снег отменил ясность очертаний скрытых под ним вещей, а с ней и определенность их функций. Было непонятно, что таилось под снегом, и все вокруг стало зыбким, могущим в любой момент изменить форму и предназначение, оказаться иным. Как тут работать? Никак.

Кеша Слонимский позвонил около шести вечера, и телефонная трель вывела, вызвонила меня из транса слежения за кружившей в темнеющем воздухе белой кутерьмой. Словно заводской гудок: пора вставать. За работу, товарищи!

– Алан Ашотович хочу, – попросил Кеша с нарочитым кавказским акцентом. – Алан Ашотович можно телефон говорить?

Это мы так шутим. Вроде как я настоящий армянин. И все вокруг тоже армяне. Хотя, может, так оно и есть. Кто разберет под снегом.