Я осекаюсь, нахмурившись. Никакого «если» не будет. Питер с Оливией, а я одна. Почему-то вспомнился Чарли, но того ощущения, которое преследовало меня до встречи с Питером, я не ощутила. Чарли — временное помутнение.

«…ничего не может быть сильнее моей любви к нему…»

Я помню, как говорила это Чарли, решаясь на связующее заклятие. Вот же смешно, а. Моя любовь к Питеру пересилила даже истинную связь (пару) с волком-оборотнем, идеально подходящим мне. А Питер… его «любовь» исчезла из-за моего глупого, совершенно необдуманного до конца, поступка.

Любить страшно, хотя бы потому, что в любой момент она может иссякнуть. Особенно когда ты влюбляешься только сильнее. А может и нет. Я не знаю.

Простояв ещё пару секунд, я начала оглядываться вокруг в поисках тайника, о котором говорил Питер. Повертевшись вокруг своей оси и даже обойдя статую три раза, я не нашла совершенно ничего. Даже ногой песочек перекопала. Абсолютный ноль.

— Ты не мог мне соврать, — вздохнув, произнесла я и вновь оглянула всё пространство за сундуком. И только тогда я заметила небольшой скол на постаменте статуи. Усевшись на колени, я поскребла ногтём этот скол и поняла, что он здесь неспроста. Уцепившись пальцами двух рук, я стала тянуть его и в итоге услышала характерный скрежет камня о камень.

Питер ошибся, объясняя где искать этот тайник. Он был не в полу, а в самом постаменте.

Открывшаяся щель, представшая перед моими глазами, оказалась небольшой по ширине, но довольно длинной. Просунув туда руку, я вцепилась во что-то холодное и жёсткое. Понять что это не составило особого труда.

Резко дёрнув руку, я услышала звон. Уже через секунду я смотрела на прекрасный клинок, такой знакомый и одновременно далёкий. Я держала его на чуть вытянутой руке, наслаждаясь его лёгкостью и тем, что он такой… мой.

Не прошло и нескольких мгновений, когда меч задрожал в моей руке, а начертанные на нём слова «И вспыхнет синее пламя дракона, оживлённое рукой Всадника» загорелись яркой синевой. Меч трясся и вибрировал в руке, пуская по всему телу приятную истому и теплоту. Где-то сверху, слегка приглушённо, но всё же слышно, раздался рык Вэнфролха, почувствовавшего то, что закалённый его пламенем меч вновь в моих руках.

Такого наслаждения я не испытывала никогда. Даже когда впервые этот клинок очутился в моей руке.

Это был меч с кожаной ручкой, с навершием, похожим на кругляшок. Меч был из серебра, он сверкал и искрился голубым светом всего несколько секунд, но мне хватило и этого времени, чтобы почувствовать, как магия течёт по моим венам, соединяя нас с Вэном единой нитью. Я даже и не представляла, что всё будет… так. Просто на словах всё передаётся не так, как ощущается, когда ты с этим сталкиваешься. Я никогда не объясню своих ощущений, потому что они… непередаваемы. У каждого, мне кажется, соединение с мечом выходит по-разному, в зависимости от человека и дракона.

Но меня снесло оглушающей волной.

Отойдя от шока и прибывания в некой нирване, я потянулась за ножнами, которые остались свисать из отверстия. Подняв их, наверное, резче, чем нужно было, я без единой проблемы вогнала меч в его положенное место и положила ножны на сундук. Быстро избавившись от ненужного клинка чёрного воина, я с наслаждением нацепила ножны с предназначенным мне мечом. Больше никогда его не оставлю и не потеряю! То, что я чувствую, наверное, даже лучше, чем носить меч Питера, который давал мне возможность ощущать незримое присутствие своего хозяина.

Нет, совершенно точно лучше.

Я уже потянулась к камню, что валялся на полу, чтобы закрыть тайник, когда мой взгляд притянул потрёпанный лист. Он был желтоват, истрёпан и в нескольких местах даже порван. С интересом взяв его в руки, я развернула его и бросила взгляд на размашистый, совершенно неаккуратный почерк с множеством разводов. Слёзы?

Тряхнув головой, я начала читать.

Дорогой Питер!

Я люблю тебя. Очень сильно люблю и, возможно, никогда никого так не полюблю. Ты за это короткое время стал для меня всем. Не знаю как объяснить, да и нужно ли это вообще? Думаю, что нет…

Лист падает из ослабевших рук. Глаза застилает пелена слёз, а сердце бьётся с такой лютой ненавистью к тому, кто это написал, что на секунду, мне кажется, что я потеряю сознание.

Проходит долгих пять секунд, когда я решаюсь взять лист и вновь обращаю взгляд на размытые в некоторых местах слова.

Понимаешь, я… никогда никого не любила, считая, что это чувство ненужное, но где-то в глубине души знала, что хочу хотя бы однажды почувствовать какого это — быть любимой. Благодаря тебе я наконец-то почувствовала это сладостное ощущение.

Не злись, пожалуйста, я не хочу чтобы ты грустил, хотя, зная как я поступаю — просить такое глупо. Но я надеюсь, что ты не будешь грустить, ведь у тебя такие прекрасные голубые глаза, а когда они печальны это ужасно! Я влюбилась в них с первого взгляда и не хочу, чтобы в них читалась боль. Они затянули меня в свой омут, и я навряд ли выберусь из него, хотя я и не хочу. Правда.

Меня будто что-то ударяет, когда я понимаю, что данное письмо, адресованное Питеру, вроде как пишу я. Проблема лишь в том, что я никогда такого не писала. Я ничего не понимаю, а глаза тем временем вылавливают слова, строящиеся в предложения, написанные не моей рукой, сказанные не мной, но передающие всё, о чём я действительно думала в тот момент:

…Обещаю, что сохраню свою любовь к тебе, но не прошу того же взаймы. Пусть моя любовь будет односторонней, ладно? Я не хочу, чтобы ты грустил. Начинай жить заново, а про меня забудь.

…Наши отношения с самого начала грозились растворится на стадии «конфетно-букетного периода»… Мои принципы всегда мешали мне, но теперь они помогли избавить нас от сильной боли…

…Я обещаю тебе, что больше не вернусь, а ты пообещай мне, что, во-первых, забудешь меня через некоторое время и не пойдёшь искать меня (не найдёшь, ведь я не в Нарнии)…

…Я же люблю, а любить, значит защищать, правда? Правда…

Прикрыв рот рукой, сдерживая льющиеся слёзы, я не могла закончить читать, не позволяя посмотреть вниз, где значился отправитель и адресат. Я просто не могла, потому что…

Я люблю тебя, Питер.

Навеки твоя Ксю!

Кто это писал?! Кто посмел сказать всё это, выставив меня трусливой дурой, которая не могла сказать этого самостоятельно, смотря в любимые глаза? Кому понадобилось заставлять этого великолепного, доброго, нежного человека испытывать такую боль, читая письмо, написанное «мною»? Кто так поиздевался над самым лучшим, что было в моей жизни? Потому что теперь я понимала эту боль, эту злость и ненависть в глазах Питера. Теперь я понимала, что мой уход не только разбил ему сердце, но и искромсал, ещё бьющееся, заставляя истекать кровью, читая эти строки. Если бы нечто подобное попало в мои руки, я бы не выдержала, я бы сошла с ума или того хуже. Но Питер не я. Он никогда не был слабым. Он смог, он последовал совету…

Зачем было упоминать о сохранности моей любви? Зачем причинять ещё большую боль словами, рвущими даже мне сердце? Зачем заставлять забыть, когда единственное, что хочется — найти и надавать за такой поступок сполна, чтобы никогда больше не смела убегать?

Я не представляю, что чувствовал Питер, но те чувства, что сейчас разносили мою душу, по кусочкам разбирая и сжигая её, просто сводили с ума.

Захотелось вернуться к нему, обратно в тот замок, встать на колени и молить о прощении. Молить, пока не сорву горло, просить прощения за то, что не совершала, за это письмо, которого никогда не писала.

«…Ты довольно подробно изложилась в своём письме…»

Он сказал мне это! Он имел ввиду это письмо! О, Господи!

Мне казалось, я теперь понимала весь тот лёд в его глазах, его нежелание слушать меня, недовольство от того, что я натворила с нашими жизнями. Я понимала, почему ему трудно воспринимать меня, как друга. Я поняла абсолютно всё.

И от этого захотелось только сильнее молить о прощении. Мне было плевать, как я буду это делать, но я не могла оставить всё так, как есть. Если это письмо — единственное, что мешает ему принять меня, я докажу, что он ошибается. Я смогу, ведь я… люблю его.