Его малым утешением был её дракон, с которым они встретились совершенно внезапно. Просто однажды, когда змей, душивший его всё то время, сжал свои тиски крепче, Питер не выдержал и, уйдя от ненужных глаз, отправился страдать в одиночестве. Чёрное пятно было спасением. Всего на пару секунд он подумал о том, что она вернулась. Питер усмехается, понимая, что тогда бы бросился к её ногам и умолял бы не оставлять его больше.

Осознание, что Вэнфролх был один, не принесло ожидаемой боли. Просто тогда он сдался. Рухнув на колени, опустив голову, он шептал её имя, молил вернуться, не оставлять его. Облегчение от этой пытки пришло тогда, когда чёрный дракон, подойдя ближе к нему, спрятал в коконе крыльев и тихо урчал, даруя спокойствие и ощущения того, что он не один в своей боли. С тех пор страдания чуть поубавились. В драконе он нашёл островок утешения, среди моря боли и отчаяния. И как же было тяжело осознавать, что всё кончилось. Когда Вэнфролх не прилетел, Питер понял, что последняя её частичка исчезла из его жизни. И вновь потянулась чёрная полоса, с которой сойти не было ни сил, ни желания.

Как он принял решения покончить с этим, он не знал. Просто однажды до него дошло, что одиночество не ощущается так остро, страдания не режут сердце, а в груди не томится тяжесть от одной мысли о тех днях, когда девушка была с ним рядом.

Именно тогда он понял, что научился.

Научился жить без неё.

Первое время принять данный факт было тяжело, но вскоре он и вовсе забылся. Да там было уже и не до этого. Объявилась тьма — его народ нуждался в нём, а после неожиданное, сбивающее с толку, известие о предательстве лучшего друга. А дальше — конец. Ведь тогда, вступая в открытый бой с предателем, он даже и не подозревал, что, напав со спины, маг погрузит его в долгий сон, сродни тому, о котором во многих сказках уделялось столь много внимания и про который читала ему его мать.

Те полгода, что он “проспал” пролетели для него в мгновение ока.

А когда проснулся…

Ровно три года прошло с того самого момента, как он научился жить без неё. Ровно полгода, пролетевшие для него мгновением, до того момента, пока она вновь не явилась, вернувшись подобно долгожданной весне, после долгой лютой душевной зимы.

Без его спроса вернув его к жизни, связав их жизни, она вновь приковала его к себе, без надежды на свободу. Она отрезала пути отступления и вела себя так, будто бы не совершила того поступка, обернувшегося для него адом. Будто бы не исчезала на три года, словно никогда и не существовала в его жизни.

Она вернулась, вновь вся из себя прекрасная и — Питер был сбит с толку от этого осознания — по-прежнемулюбимая…

Она пыталась уверить его, что жизнь без него для неё оказалась сущим адом, но он не мог позволить ей говорить так. Она не знала, совершенно не подозревала, что было с ним. Что пережил он, прежде, чем она перестала быть ему нужной. Он был уверен, что она не испытала и сотой доли того, что испытал он. Она не прожила все эти годы так, будто бы каждый день — это десяток лет. Она и не подозревала, что без неё он сошёл в ад. Без неё его жизнь потеряла все краски, он растратил смысл жизни.

Она не имела права вновь врываться к нему, подобно урагану. Не имела права вновь пробуждать то, что, казалось бы, затихло навечно.

...Она не имела ни единого права позволить ему вновь её полюбить…

Очнувшись от смертельного сна, узнав, что она натворила ради него, он был просто взбешён. Он не верил в то, что она была способна это сделать, что была готова лишиться жизни ради него. Кто ей это позволил? Кто позволил ей жертвовать собой ради него?

Чувства, что знакомой волной всколыхнулись в нём, когда он увидел её, причинили даже более сильную боль, чем те, которые он испытывал, когда она была вдали от него. Она вновь причиняла боль и Питер не собирался давать ей такую возможность. Единственным возможным выходом было полное равнодушие, которое, как ему казалось, сыграть было проще простого, ведь за всё это время он научился прятаться за масками. Но какого же было его удивление, когда он понял, что от неё спрятаться не получится.

С каждым днём и часом он отстранялся, восстанавливал стены, не способные пропустить к нему её: новые, прочные. Но каждая из них рушилась от её голоса, глаз, от неё самой. Его уверенность в том, что она ему не нужна становилась всё прозрачнее и прозрачнее, в итоге разрушившись окончательно.

Тогда-то и пришло осознание.

...Она была до сих пор ему нужна…

Питер понимал, что рано или поздно чувства, тщательно упрятанные глубоко внутри, окажутся сильнее, но упорно их давил. Он грубил ей, клялся ей в том, что всё прошло. Он делал всё, чтобы доказать ей, оттолкнуть, забыть её.

Он, конечно, доказал ей, что давно уже двигается дальше, но от этого легче не стало. Он не знал, что убивал её. Не знал, что своими действиями вёл её к единственному, как ей казалось, выходу.

Он понимал, что его оборона расходится трещинами и от этого злился сильнее. Четыре трещины хватило для того, чтобы сдаться и чуть ли не кинуться в её объятия вновь.

Первая трещина — его согласие стать друзьями.

Вторая трещина — попытка отправится с ней на встречу к Лорду.

Третья трещина — поцелуй, вырвавшийся из него совершенно внезапно. Изначально, когда только увидел её, он даже и не планировал ничего такого, но, Великий Аслан, как же она его вывела! Тот несдержанный поцелуй был способом показать то, как же он устал держаться, как же он скучает.

Четвёртая трещина, ставшая последней, разрушившей его стену, стала её исповедью и их поцелуями, с помощью которых он опровергал все свои бывшие слова.

В тот день он понял, что перегнул палку. Она кричала ему в лицо всю правду. Кричала обо всём, что рвало её душу. Уже не он, а она доказывала, что им друг без друга не справится и он ужасался от того, что она, чёрт возьми, была права. Во всём права.

Когда на его губы обрушивались её поцелуи, он понимал, что всё, что себе настроил за все эти годы – рушиться, будто бы по мановению волшебной палочки или одного простого щелчка пальцев.

Именно тогда, перед убежищем, в котором находилась его сестра и лучший друг, он признал собственное поражение и с тем же остервенением и жадностью отвечал на её прощальные — тогда он этого ещё не понимал — поцелуи. Он дарил им надежду на то, что всё закончится и у них получится вновь, но у неё были другие планы… Из-за его собственной глупости и упрямства он потерял её. Потерял вновь.

Концом стал тот день, когда в его груди, там, где билось их единое сердце, стало ощущаться не так, как раньше. Ведь он ещё не знал, что именно в тот момент она совершила одну из самых страшных ошибок в своей жизни. Она приняла метку, разрушив собственную душу и вновь разбив его, казалось бы начавшее заживать от сильнейших ран, сердце.

Он понял, что произошло что-то непоправимое, когда сердце на мгновение перестало биться, а после ускорилось с такой силой, будто бы норовило выскочить из грудной клетки, а после всё тело прожгло таким адским огнём, что у него создалось ощущение, словно его засунули прямо в пекло, откуда нет выхода. Это длилось всего пару минут, а когда всё закончилось, он ощутил пустоту. Там, где раньше были её чувства, наступила тишина и темнота, как будто там всё было выжжено огнём, будто бы там теперь лишь пепел, какой бывает после огненной волны, прошедшей по полю или лесу. Он не ощущал ничего. Там, где раньше они были едины, стало тихо и одиноко.

...Там, где раньше столь явно ощущалось её присутствие, оказалась пустота…

— Они убили его! Она убила его! — из оцепенения, вызванное её присутствием, его выводит отчаянный крик сестры. Питер трясёт головой и в ужасе смотрит на то, как Тристан одним взмахом руки выбивает стёкла из окон и, прижав Ксению к себе, выпрыгивает наружу. Питер не может сделать ни шагу, когда мимо него пролетает сестра, падая на колени, вцепляясь в бессознательного Каспиана мёртвой хваткой. Питер в ужасе смотрит на окно, где только что скрылась она. — Она убила его! Она убила его! Ксения его убила!