Там, в канале под мостом жила Сашина смерть, как, во всяком случае, ей казалось, и она готовилась к страшной встрече, стараясь настроиться патетически, ведь переживая последние земные минуты, знакомые ей книжные персонажи рассуждали о высоком и вечном, пропуская перед мысленным взором все, что дано было пережить прежде. Однако думы ее никак не хотели следовать в заданном направлении, а расползались, словно ветхая ткань, и Шурочка ловила себя на том, что невольно размышляет о земном, то есть: о начинающемся дожде, прохудившихся ботинках или, что еще позорнее об ужине. Вероятно, это происходило оттого, что она была слишком молода и, смерть ее еще не ждала. А может быть всякому самоубийце напоследок думается о мелочах, просто знать об этом наверняка никому не дано.
Она не заметила, как подалась вперед и вниз, уцепившись руками за перила, как расплакалась, вызывая недоуменно настороженные взгляды прохожих и как один из них, отделившись от толпы, сперва замер за ее спиной, а после уже повлек прочь от воды в глубину темных дворов.
Оказавшись в незнакомой квартире, Шурочка несколько очнулась и стала безучастно разглядывать толстенького человека, суетившегося возле грязной плиты. Он был веснушчат, мал ростом, движением и повадкой напоминал известного сказочного медведя. Именно это свойство, делало его в глазах людей не тучным, не полным и даже не толстым, а именно «толстеньким». Доверчивое же выражение ситцево-синих глаз располагало, ведь человек с таким взглядом не способен обидеть, как не способен на подлость вообще, но и любовных томлений он вызывать по природе своей не в силах, от чего и страдает вечно, вздыхая по очередной зазнобе…
Не прошло и часа, как отогревшаяся Шурочка вовсю хохотала на захламленной кухне, а «толстенький», только и успевал, что открывать двери все новым и новым гостям. Такого количества необычных людей она не встречала нигде. Они пели под гитару, курили дешевые сигареты и много острили. Из разговоров было понятно, что в квартире гостеприимного хозяина (забавного человека со смешной фамилией Фокус) собиралась большей частью артистическая молодежь. Однако актеры были настолько одинаково заросшими, будто все играли исключительно одного Робинзона Крузо. Некоторое время этот вопрос терзал Шурочку, но потом стало все равно; ей впервые за весь период московских мытарств было тепло, легко и спокойно. Веселые бородачи все подливали и подливали ей вина, пока от выпитого не стало клонить в сон. Уже сквозь дрему она согласилась играть пока эпизодические роли в кукольном театре, возглавляемом толстеньким Фокусом, а также стать его женой…
…Фокус был неисчерпаемо счастлив. Каждое проявление молодой супруги, будь то даже неожиданное пристрастие к вину, или пренебрежение к порядку, вызывало в нем тягучее умиление. Блеклую красоту Александры Фокус расценивал, как изысканность ландыша, в простоватости видел детскую непосредственность, а гневливые вспышки оправдывал, ссылаясь на некие защитные реакции, природу которых никто кроме него самого, понять не мог. В стремлении лелеять и баловать свою девочку он порою доходил до абсурда и проклинал собственную неполноценность, когда сталкивался со сложностями материального характера. До появления в его жизни Александры Фокус, как и многие равнодушные к деньгам люди, считал себя человеком вполне обеспеченным. Теперь же, когда бывший холостяцкий быт словно завыл о собственном убожестве, а любая вещь, предназначенная жене, была недостаточно хороша, он впадал в отчаяние.
Посторонние жалели Фокуса, глядя как он из кожи вон лезет ради этой зряшной, в общем- то, бабенки, а она будто мстит мужу за то, что долгожданный выигрышный билет на поверку оказался фальшивкой. Ведь и театр был не настоящий, и квартира – коммунальный сарай, и сам Фокус (одна фамилия чего стоит) не режиссер, а папа Карло какой-то. Совсем иначе видела Александра своего будущего избранника, однако, выбора не было и, она снизошла до смешного и жалкого этого человека, который теперь пытается утопить ее в бездне навязчивых и неуклюжих своих забот. И если бы только кто-нибудь знал, какого накала злобу вызывает в ней цветастенький фартучек мужа, суетящегося возле плиты. Она и сама не подозревала, что способна на такие страсти…
По прошествии какого-то времени Александра стала ежевечерне пропадать в театре, но не потому, что была занята в каждом спектакле; просто сидение наедине с Фокусом было ей отвратительно, а бесконечные гости уже давненько приходить перестали. Муж мягко дал понять друзьям, что временно его дом закрыт для всех. Нет, он никогда не ревновал, хотя Александра уже после третей рюмки насмерть прилипла к кому-нибудь из гостей, висла на шее и неотвязно заглядывала в глаза. Актеры, как знатоки вольных нравов, нетрезвыми объятиями, конечно, не шокировались, но было во всем ее поведении нечто на грани гнусного скандала. Вот как раз этого скандала Фокус и боялся больше всего, потому как был убежден, что сцена получится оскорбительной, прежде всего для Александры. А посиделки за кулисами он мог и не посещать, лучше потратить это время на приготовление ужина. Ведь она вернется обязательно голодная и утомленная шумом, чадом, водкой.… Потом жадно поест и станет оплакивать свою несостоявшуюся жизнь, а Фокус будет бормотать: «Бедная, бедная…»– но подойти не решится.
Новый театральный сезон мало чем отличался от всех предыдущих. Замусоленные старик со старухой, зайцы и клоуны с прежней резвостью выскакивали из-за ширм, ну а внутри труппы охотно сплетничали о новых, недавно влившихся в театр людях, среди которых Александра как раз и встретила Его. С этого дня ей больше не хотелось ни пищать мышью, ни болтаться за кулисами, ни тем более сидеть дома. Ею овладело одно желание – быть рядом с Ним. Как угодно, в любом качестве, хоть собакой, хоть бестелесной тенью или вещью, но только рядом. Но Любимому она была не нужна и, услышав в очередной раз его ленивое «Сашка, отстань», ей ничего не оставалось, как снова брести прочь.
Он снизошел до нее лишь раз, и даже позволил остаться в его прокуренной комнате до утра, но после холодно дал понять, что миниатюрные блондинки – не его типаж, и вообще ей лучше всего уделять побольше времени собственному мужу. Неведомыми ветрами занесло его в театр Фокуса, что и стало для Александры событием, по ее собственному мнению роковым. Что ни день, она давала себе слово не унижаться больше перед высокомерным этим мальчишкой, но, только завидев его, проклинала свои же обещания. На театральных посиделках пила она теперь больше обыкновенного, а дома была готова уничтожить мужа за то, что в свое время он помешал ей утонуть в темной воде.
Будь Александра чуть повнимательнее, она бы непременно заметила тревожную новизну, проступившую во всем облике Фокуса. Но она исступленно купалась в несчастной своей любви, не отвлекаясь на скучные подробности мужниной жизни.
Фокус, между тем становился все более странным. Его лучистая душа, словно погасла, уступив место угрюмой настороженности, взгляд погрузился куда-то вовнутрь, а любое, пусть даже самое безыскусное общение начало тяготить. В порыве неожиданной уже теперь откровенности, Фокус во многом признался одному из бывших своих приятелей. Оглядываясь, он твердил о том, что все вокруг приобрело новый, пугающий смысл, будто окутавшись слабым, но всепроницающим свечением, и вообще жить, стало вдруг очень страшно, а в воздухе парит тягостное предчувствие, глухая тревога, недоверие ко всему. Да он, Фокус, знает, что совершил какую-то ошибку, и теперь ему подпишут приговор. Отсюда и особенные взгляды прохожих, и предостережения, и глумливые улыбки недоброжелателей… Приятель был в ужасе и даже попробовал побеседовать с Александрой, намекая на то, что Фокусу скорейшим образом нужен врач, но она отмахнулась. Какой там еще врач, когда она сама так несчастна…
И только, когда карета «Скорой помощи» подобрала на улице толстенького человека, который норовил пристроиться на трамвайные рельсы, Александра осознала, что теперь то уж она осталась по-настоящему одна. И все то, что происходило, по ее мнению, само собою, то есть и оплата счетов, и стряпня, и отремонтированные краны, да и многое другое – монотонное, неинтересное и только зря пожирающее время, рухнуло на ее голову буквально в один день. Александру жалели все, даже Он уделил ей внимание (как коллега и друг, не более того), только ей уже было почему-то не до страсти. А тут еще и новому режиссеру страшно не понравилось, что Петрушка, говорящий голосом Александры, пьяно хихикает и вообще еле ворочает языком. Словом, из театра надо было уходить, ведь и здесь, оказывается, все держалось только на Фокусе, который, несмотря на внешнюю мягкость, являл собою стальную арматуру ее благополучия…
