И ушел, гад, оставив меня наедине с Татьяной. Я лихорадочно схватился за чашку, надеясь, что там осталось еще чуточку кофе, и это поможет мне скрыть смущение. Чего это вдруг на нее накатило?

Но вместо того, чтобы задавать неудобные вопросы, Татьяна резко поднялась с месте, и скрылась в своем купе. Я же, посидев еще немного, попытался читать, а потом решил последовать примеру Артузова – пойти вздремнуть. Кофе, разумеется, бодрит, но до Минска нужно действительно подремать. Или сделать вид, что спишь, а иначе выйдет Татьяна, и опять начнет задавать мне дурацкие вопросы.

В Минске нас ждали. Музыки и цветов не было, митинга тоже, но как только мы с Артуром вышли из вагона и прошли на перрон, к нам целеустремленно направилось двое мужчин. Первый – в офицерской шинели, второй – в кожаной куртке. Не ошибусь, если в шинели член РВС, а в кожанке – наш брат, чекист.

Здороваясь, Артур представил меня:

– Владимир Иванович Аксенов, уполномоченный ВЧК.

– Смилга Ивар Тенисович, – крепко пожал мне руку высокий мужчина в двубортной офицерской шинели, в пенсне, отчего-то напоминавший пожилого гимназиста.

– Рад знакомству, Ивар Тенисович, – отвечая на рукопожатие.

– Вы первый, кто с первого раза правильно выговорил мое имя и отчество, – улыбнулся «гимназист».

Я бы и сам назвал его Иваном Денисовичем, если бы раньше не встречал латышских имен. Впрочем, у самого Смилги акцента не было. Никаких там «ф», вместо «п», медлительности, так любимой сказителями анекдотов.

Значит, это у нас Смилга, член Реввоенсовета Западногофронта.

– Филипп Демьянович Медведь, – тряхнул мою руку товарищ в кожаной куртке. Посмотрев в глаза, доверительно добавил: – Много о вас наслышан.

Личный представитель Председателя ВЧК и на самом деле походилна медведя – крепкий, приземистый, только на плюшевого. Любопытно, чего он такого мог быть наслышан обо мне?

– Товарищи, а где сейчас Тухачевский? – поинтересовался Артур.

– Под домашним арестом, в гостинице, – сообщил Смилга. – Раньше он в фольварке бывшего предводителя дворянства обитал – там удобнее, и телефонная связь есть, но в связи с ситуацией, пусть пока живет в городе. От должности его временно отстранили, до полного разбирательства. Но уже телеграмма от товарища Троцкого пришла – мол, отчего задержка? Грозится, что скоро сам будет. Товарищ Апетер сейчас в гостинице, у командующего.

Смилга вздохнул. Глядя на него, завздыхал и Медведь.

Мы с Артуром переглянулись. Товарищи не знают, что сюда едет еще и Дзержинский. С Феликсом Эдмундовичем нам никакие Львы революции не страшны.

Пока шли по перрону, начальники изложили нам суть минувшегособытия. Убийство произошло ночью, когда начальники управлений и простые сотрудники ушли спать в купейные вагоны, а в штабе, кроме дежурного, никого не было. Услышали выстрелы, прибежали, обнаружили Михаила Николаевича, с револьвером в руке, стоявшего над трупом Фуркевича.

Причины убийства им неизвестны, потому что Тухачевский отказался отвечать на вопросы, сказав лишь, что стрелял в Фуркевича совершенно обдуманно.

– А где именно был убит Фуркевич? – спросил я.

– Таких подробностей я не знаю, да и какая разница? – пожал плечами Медведь. – Особый отдел фронта проводил допрос сотрудников штаба, можно спросить у них. На всякий случай, если хотите сами посмотреть – труп товарища Фуркевича отвезли в морг.

А Смилга добавил фразу, вызвавшую наше изумление:

– Возможно, после разбирательств, следует отвести тело начальника отдела в Москву. Или похоронить в Минске, с воинскими почестями. Все-таки, человек погиб на рабочем месте, почти что на боевом посту. И бывшим офицерам окажем уважение.

Мы с Артузовым невольно остановились, и переглянулись. О чем это они? Воинские почести для предателя?

– А Феликс Эдмундович вам ничего не сообщал? – осторожно спросил Артур.

– Была телеграмма, что расследовать ЧП прибудут Артузов и Аксенов, нам с Апетером приказано оказывать вам любое содействие, – насторожился Медведь. – А что он должен был нам сообщить?

– Мы думали, что товарищ Дзержинский сообщит вам о своем приезде, – торопливо сказал Артузов, подмигнув мне – мол, если Председатель ВЧК решил пока не сообщать руководству Западного фронта, что у нас есть доказательства измены Фуркевича, то и нам лучше помолчать. Посмотрим, что они станут петь. Одно дело знать об аресте смоленского губвоенкома, совсем другоесвязать это с предательством начальника отдела штаба.

– Мы слышали, что у Фуркевича был адъютант. Нам необходимо с ним поговорить, – сказал я.

– Адъютант? – удивился Смилга. – Начальникам отделов не положены адъютанты. У Фуркевича служит… служил, то есть, помощник, по фамилииРеутов. Имя и отчество не упомню. Он должен быть в штабе.

– Значит, нужно его доставить к нам, на бронепоезд, – приказал Артур.

Мы с ним уже решили, что нашей «опорной точкой» станет нашбронепоезд. И месторасположение удачное, стены бронированные, и охрана.

– Распоряжусь, – кивнул Медведь.

– Владимир Иванович, я пока пообщаюсь с сотрудниками особого отдела, почитаю протоколы допросов. А вы чем планируете заняться? – поинтересовался Артур, хотя он мог бы мне и приказать.

– Если не возражаете, я отправлюсь в морг осмотреть тело, потом наметим дальнейшие действия.

Дождавшись кивка Артузова, посмотрел на Смилгу с Медведем и спросил:

– Товарищи, сможете обеспечить меня проводником и транспортом? Можно дать и телегу, но лучше автомобиль.

– Возьмите мой, – великодушно разрешил Смилга. – На привокзальной площади стоит «Остин». Шофера зовут Арнис. Город он уже успел изучить, привезет вас на место.

– А он меня послушает? – усмехнулся я.

Знаю я этих латышей – без команды непосредственного начальника с места не сдвинутся. Но получив приказ, выполнят от и до. Правильные ребята, между прочем.

– Пожалуй, что нет, – согласился Смилга. – Придется мне лично отдать приказ. Хотя, я напишу записку.

Как и везде, городской морг располагался на окраине, рядом с больницей. И здание довольно типичное – маленькое, ютящееся на задворках.

Голое тело Фуркевича лежало на металлическом столе, даже не прикрытое простыней. О внешности покойного сказать ничего не могу – самая обычная, а вот округлых ран, с запекшейся кровью, я поначалу насчитал четыре. Нет, сбоку еще одна. Странно.

Патологоанатом – старичок в толстых очках, с ярко выраженной семитской наружностью, с сомнением осмотрел мой мандат.

– Мне сказали, что гражданин командир, доставленный сюда, слишком важная персона, чтобы его резать, – сообщил патологоанатом.

– Доктор, а попроще? – попросил я.

– Можете называть меня Абрамом Шмулевичем, – разрешил врач, потом поправил очки: – Если проще, то мне не приказывали производить вскрытие. Да и к чему оно? Понятно, что красный командир умер не от цирроза печени, и не от инфаркта. Мне приказали привести убитого в приличный вид, замаскировать его раны. Можно подумать, что я бальзамировщик, или театральный гример. Да и руки у меня до вскрытия не дошли.

– Мне не нужно вскрытие, – сказал я. – Достаточно, если вы мне скажете о количестве ранений, характере повреждений. Идеально, если достанете пули. Вы ведь сумеете это сделать, не повредив тело?

– Господин уполномоченный вэчэка, – нервно снял и принялся протирать очки белоснежным платком патологоанатом. – Вы сомневаетесь в моей квалификации? Я занимаюсь своим делом пятьдесят лет.

– Абрам Шмулевич, как можно? – вскинул я руки. – Я просто сомневаюсь – а возможно ли это вообще?

– С такой ерундой справится даже практикант, – хмыкнул доктор, а потом, ухватив какой-то длинный блестящий предмет – кажется, его именуют зондом? принялся выковыривать пули.

Вся операция заняла у патологоанатома минут десять, может и меньше.

– Вот, извольте, – протянул мне Абрам Шмулевич кювету, в которой лежало пять кусочков свинца – четыре почти одинаковых, а один побольше.

Доктор потрогал деформированные пули зондом, сбил в кучку четыре из них, и пояснил: