Поезд опять тряхнуло, словно под ним не рельсы, а колдобины. Странно, но по моей дороге – то есть, по маршруту Вологда-Архангельск, бронепоезд шел значительно мягче и веселее, нежели по пути от Москвы к Смоленску. А может, я просто недоволен, и теперь просто мерещится всякая муть?

Ну, не хотел я на западный фронт, никак не хотел! А пришлось. А куда денешься, если приказ исходил от самого Председателя ВЧК?

Товарищ Дзержинский отправил меня и Артузова на Западный фронт (ну, там еще есть юго-западный, но об этом все забывают), проводить внеплановую проверку Особых отделов частей и соединений РККА. Артуру это привычно, а я пока смутно себе представлял, в чем заключается моя роль. Феликс Эдмундович туманно сказал, что я должен заниматься своим делом. Своим, это каким? У меня есть мандат, где я числюсь уполномоченным Особого отдела. То есть, по должности я «младше» Артузова, имеющего более «тяжелый» мандат особоуполномоченного, но на мой вопрос – являюсь ли его подчиненным, Артур только жмет плечами. Мол, решай сам.

Уполномоченный, должный осуществлять проверку, это одно, но если я выступаю в роли начальника ВЧК Польской республики, это другое. Про Лонгву, должного стать официальным главой чека, уже все забыли. В общем, черт ногу сломит, вторую вывернет. И меня никто не снимал ни с должности начальника губчека, ни с должности особоуполномоченного ВЧК по Архангельской области. Что там еще? А, еще председатель «Правительственной комиссии по расследованию злодеяний интервентов и белогвардейцев на Севере». Про прочие свои должности не упоминаю.

Слегка расстроило заседание Политбюро. Как говорили в газетах, прения были долгие, споры велись жаркие. Громче всех протестовал Николай Иванович Бухарин, посчитавший, что переход к продовольственному налогу и свободной торговле – это отступление от коммунистической идеи. Ну, Бухарина, выпустившего несколько книг о «военном коммунизме», понять можно. Но споры спорами, а всех переубедил товарищ Ленин. А было такое, чтобы Ленин не смог переубедить своих товарищей? Право, не упомню. А еще, неожиданно для многих, Ильича поддержал товарищ Дзержинский, заявивший о том, что новая экономическая политика сможет «разрядить внутреннюю политику внутри страны и даст толчок к расширению коммунистического плацдарма».

Мне, вроде бы, надо радоваться, но дело в том, что к новой экономической политике решено перейти лишь с первого января одна тысяча девятьсот двадцать первого года. Бесспорно, некая логика в этом есть. В нынешнем году уже все рассчитано и подсчитано, еще не созревшее зерно, не взошедшая картошка и все прочее, поделены между губерниями. Так что, станет ли ощутимо, что нэп введут с января, а не с марта, пока не знаю.

Откровенно-то говоря, у меня имелись и собственные шкурные интересы. Я рассчитывал, что из-за введения продналога и Тамбовское восстание не произойдет, и Кронштадский мятеж не случится. А мне, как начальнику Архангельского чека не придется ломать голову, где размещать высланных крестьян и балтийских братишек, и чем их кормить.

Но все это потом. Покамест, еду в Смоленск, на своем бронепоезде, со своей «джаз-командой». Даже Семенцов до сих пор не сбежал, удивительно.

Отъезд бронепоезда на Западный фронт (или мы вначале рванем на Юго-Западный?) планировался через четыре дня. Я-то готов хоть сейчас, но Артузову требовалось «довести до ума» свои наработки, собрать и подготовить личный состав, отыскать вагоны. Понадобится, по мере возможности, стану ему помогать. Но пока Артур не просил помощи, а я особо и не настаивал. Не так уж часто у меня появлялась возможность поскучать и побездельничать. Долго без дела находиться не могу, но иногда полентяйничать полезно.

Сегодня решил «выгулять» Татьяну Михайловну, а заодно и свой гражданский костюм. Кстати, к нему пришлось покупать шляпу. Это в двадцать первом веке никого не удивит мужчина без головного убора, а в тысяча девятьсот двадцатом году на меня смотрели так, словно я шел без штанов. Пришлось пойти на Охотный ряд, и в одном из деревянных павильонов, по странности уцелевших в эпоху «военного коммунизма», приобрел себе фетровую шляпу. Поначалу хотел обзавестись более демократичной кепкой, но глянув на себя в зеркало – на меня смотрел не интеллигентный руководящий работник ЧК, а «деловой» из Марьиной рощи – хмыкнул и передумал.

Мы прогулялись с Таней по набережной Москва-реки, обогнули Кремль, а куда идти дальше, я просто не знал. Будь это моя Москва, сводил бы девушку куда-нибудь в Аптекарский огород, Музеон, парк имени Горького, а то и в Зарядье, но куда податься молодым людям в двадцатом году прошлого столетия, ума не приложу. В парк что ли сходить, да где нынче парки? Деревья либо на дрова спилили, либо обнесли здоровенным забором, чтобы посетителей не пускать. И в ресторан девушку не поведешь – и не по средствам, и не по должности.

Вышли на Тверскую, свернули в Камергерский переулок, еще без памятника отцам-основателям, да и сами они живехоньки-здоровехоньки, спектакли ставят, с актерами ругаются, драматургов притесняют. Зато проходя мимо Московского художественного (а с недавних пор еще и академического) театра, я с удовольствием принялся рассказывать Татьяне о сложных взаимоотношениях между Станиславским и Немировичем-Данченко, черпая сведения из прочитанных некогда книг, а особенно из еще ненаписанного «Театрального романа». Подозреваю, что девушка восприняла мою осведомленность не за общую эрудицию, а за особенности чекистской службы. Типа – «пасет» чека лучших режиссеров страны, глаз не спускает! Но специально на режиссеров чека глаз «класть» не станет, да это и незачем, потому что славные служители всех девяти муз следят друг за дружкой похлеще штатных сотрудников, а что случись – наперебой побегут на Лубянку, да еще и друг друга локтями отпихивать станут. Скажете, не бывало такого, все придумали? Ну, ваше право не верить.

На здании МХАТ висела одна единственная афиша размытая дождем, где значилось, что театр сегодня дает мистерию «Каин», поставленную по произведению Джорджа Байрона. На «Каина» я бы не пошел, а вот в буфет сходить можно. Похоже, Татьяна уже успела проголодаться. Впрочем, какой может быть нынче буфет? Если такой, как спектакль, то лучше перетерпеть. Но девушек баснями не кормят, и я повел боевую подругу на Лубянку.

В столовой на Лубянке уже который день кормят рисом. При желании это блюдо можно назвать либо жидкой кашей, либо густой похлебкой, но не суть важно. После щей из квашеной капусты и супчика «карие глазки» из опостылевшей воблы, рис пошел на «ура». И даже то, что к нему не давали хлеба (решением общего собрания вся мука из столовой отправлена на Польский фронт), рис все равно казался райским блюдом. Народ трескал так, что за ушами пищало, а семейные пытались украдкой слить похлебку в баночки или котелочки, чтобы отнести домой, но это дело пресекалось суровым товарищем Янкелем – начальником столовой, не разрешавшим выносить еду за пределы Лубянки невзирая на чины и звания. Вон, сам Ягода вчера попытался прихватить с собой лишнюю порцию, но его остановили и, к собственному смущению и тихой радости рядовых сотрудников, управляющий делами Особого отдела ВЧК вынужден был вернуться обратно и все съесть. Давился, но ел. Пожалуй, товарищ Янкель выпустил бы только самого Феликса Эдмундовича, но я себе плохо представляю, чтобы Дзержинский что-то выносил с Лубянки.

Если честно, у меня двойственное отношение ко всему происходящему. С одной стороны, порядок есть порядок. Даже в эпоху изобилия (это я про двадцать первый век) человек, скидывающий в контейнер вкусняшки со «шведского стола», выглядят непрезентабельно, хотя всё недоеденное отправится потом в мусорный контейнер. Но в одна тысяча девятьсот двадцатом году, когда среди семейных сотрудников чека не редкость голодные обмороки, если человек «располовинит» собственную порцию, чтобы отнести еду жене и детям, что в этом страшного? Другое дело, что работники Центрального аппарата ВЧК, разбредающиеся по домам с котелками и кастрюльками, вызовут ненужные толки среди москвичей и так считавших, что мы здесь обжираемся пшеничными булками и краковской колбасой.