— Подпишите эту бумагу, — сказал дядя Вильям. — И все будет в порядке. Мне в жизни приходилось попадать в разные переделки, и все заканчивалось благополучно. И на этот раз будет так же. Ни один человек на свете не назовет Вильяма Фарадея трусом.

— А вот дураком назовет, — вполголоса выругался Маркус.

Дядя Вильям посмотрел на него.

— Не бормочите себе под нос, сэр, — сказал он. — Говорите вслух, как подобает мужчине.

Маркус обратился к Кемпиону.

— Вы можете объяснить мистеру Фарадею, насколько серьезно его положение? — сказал он. — Я… не могу.

— Черт побери! Я знаю, насколько оно серьезно, — неожиданно вскипел дядя Вильям. — Разве не я потерял кузена и сестру? Вы, похоже, забыли, что у нас в семье горе, и пристаете ко мне со своими докторами. На завтрашнем дознании мне предстоит опознать убитого, и это очень тяжелое и трагическое испытание. Я не тот человек, чтобы думать сейчас о счетах от каких-то паршивых докторов.

— Инспектор Оатс все равно будет проверять свидетельские показания, Маркус, — сказал Кемпион.

Дядя Вильям перевел взгляд с одного молодого человека на другого, открыл было рот, но потом передумал. Он сидел, уставившись на них и издавая тихие булькающие звуки, как закипающий чайник. Вдруг он заговорил:

— Я назвался именем моего старого приятеля Харрисона Грегори. Я указал его клубный адрес, и мой визит к врачу состоялся 27 июня, — сказал он. — Ну, вот, теперь вам все известно и, надеюсь, вы удовлетворены. Конечно, я выгляжу при этом дураком, но мать ведь не дает нам никаких денег. Она не понимает, что в моем возрасте мужчина должен иметь в кармане хотя бы фунт-другой.

Маркус записал имя на обратной стороне конверта.

— Леветт-Клуб, да, сэр?

Дядя Вильям издал хрюкающий звук.

— Брук-стрит, — пробормотал он. — Старик Грегори рассердится на меня. С ним, должно быть, уже связывался этот малый. — Он сокрушенно покачал головой. — В тот момент я не мог придумать ничего лучшего.

Маркус с ужасом посмотрел на Кемпиона, который, казалось, остался совершенно равнодушен к этому выступлению дяди Вильяма.

— Я сделаю, что смогу, сэр. — Маркус сунул конверт в карман. — На вашем месте я уничтожил бы это заявление, — добавил он, расправляя лист бумаги на столе. — В данных обстоятельствах оно может только запутать дело. Кемпион, завтра утром я вас навешу, если смогу. Пока мы не подтвердим этот визит к сэру Гордону Вудторпу, мне кажется, лучше не рассказывать эту историю полиции, хотя я понимаю, что рано или поздно все это все равно выплывет наружу. Думаю, что мистер Фарадей тоже это понимает, — добавил он, взглянув на дядю Вильяма.

Дядя Вильям не проронил ни слова в ответ. Он ничего не ответил и на пожелание спокойной ночи, произнесенное Маркусом. Надувшись, он сидел в своем кресле до тех пор, пока Кемпион, провожавший своего друга до дверей, ие вернулся из холла. Потом дядя Вильям встал и взял заявление, оставленное Маркусом на столе.

— Этот щенок чертовски нелюбезен, — заметил он. — Я ожидал, что его папаша может оказаться несговорчивым старым ослом, но не предполагал, что и с его сыном будет так трудно иметь дело. Ну, хорошо, мне, видимо, придется позволить ему навести все нужные справки насчет этого доктора. Вообще говоря, я ничего не имею против, конечно, но только я думал, что так будет проще. — Он бросил бумагу в огонь и резко повернулся к Кемпиону. — Этот полицейский, инспектор Оатс, вечером опять сюда заявился, — сказал он. — Он занялся выяснением точного времени ланча в то воскресенье, и мне пришло в голову, что мне лучше сделать это заявление сейчас, если я вообще собираюсь его когда-нибудь сделать. Вот почему я пошел поговорить с Маркусом. Разве я мог предположить, что он устроит такой непристойный спектакль?

Он умолк, и Кемпион не делал никаких замечаний. Дядя Вильям устало плюхнулся назад в кресло, и почти жалобно посмотрел на него.

— И вы тоже считаете, что мое дело плохо? — спросил он.

Кемпиону стало его жаль.

— Да, вы попали в переплет, — медленно произнес он, — но я не думаю, что ваши дела так уж плохи, как может показаться на первый взгляд. Я еще не знаю точно. Простите меня за то, что я об этом спрашиваю, но я полагаю, эта история о сэре Гордоне Вудторпе — рассказана вами до доброй воле, так сказать, bona fide?

— Да, к сожалению, это правда, — сказал дядя Вильям, до которого, видимо, еще не дошло, насколько важно заручиться подобным свидетелем. — Конечно, — продолжал он с обезоруживающей искренностью, — я не мог этого сделать, вы же понимаете. Я не мог убить Эндрю. Я не приносил с собой веревку в церковь, я это точно знаю.

Он заморгал своими голубыми глазками.

— Ведь что бы там ни было, на мне был надето очень узкое пальто. Очень нарядное. Я даже молитвенник не мог положить в карман, потому что это выглядело бы так, будто у меня в кармане фляжка. А большой кусок веревки! Кто-нибудь заметил бы его. Может быть, я немного забывчив, но я не слабоумный, вы же знаете.

Было очевидно, что большая часть сказанного дядей Вильямом была правдой.

— Разумеется, — рассеянно сказал Кемпион, — мало что свидетельствует о том, что ваш кузен был убит именно в воскресенье.

— Ну да, — с удовлетворением подхватил эту мысль дядя Вильям, — а это значит, что я вообще остаюсь в стороне. Я ведь помню все, что делал после того времени. С тех пор у меня не было приступов, слава Богу, и, кроме того, погода была такой омерзительной, что я выходил из дома всего несколько раз. Между нами говоря, в доме без Эндрю такая мирная обстановка, что мне и не хотелось покидать своего местечка у очага.

— Револьвер, — неторопливо произнес мистер Кемпион. — У вас был когда-нибудь револьвер?

Пожилой человек задумался.

— Ну, конечно, у меня был револьвер, когда я служил в армии, во время войны, — сказал он. — Мы стояли тогда в Монтре-сюр-Мер — название морское, но это не на море. Они не умеют быть точными, эти иностранцы. Я… ну, я занимался там личным составом.

Он сердито посмотрел на Кемпиона, как бы предупреждая его, чтобы он не задавал дальнейших вопросов.

— Да, у меня был револьвер. Но я его с тех пор не видел. Черт возьми, это не та вещь, которая необходима в повседневной жизни.

— Совершенно верно, — ответил Кемпион. — А что произошло с этим вашим револьвером?

— Он лежит где-то в моих вещах, я полагаю. Я помню, что- укладывал его в чемодан в старой детской. Да, он должен находиться там.

— Пойдемте-ка посмотрим, — сказал Кемпион, которому слово «детская» напомнило рассказ Джойс, слышанный им за полчаса до этого.

— Что, прямо сейчас? — Дяде Вильяму, похоже, очень не хотелось этого делать. — Я сказал инспектору, что в доме нет никакого оружия, — сказал он. — И никогда не было. Терпеть не могу этот назидательный полицейский тон.

Но Кемпиона было не так-то легко сбить с толку.

— Они все равно его найдут, рано или поздно, — сказал он. — Я думаю, лучше нам самим пойти и посмотреть. Боюсь, что завтра они обыщут весь дом.

— Обыщут весь дом? — ужаснулся дядя Вильям. — Они не могут делать таких вещей. Неужели при лейбористском правительстве это возможно? Я помню, как однажды сказал Эндрю: «Если эти люди придут к власти, джентльмен не будет чувствовать себя хозяином в собственном доме».

— Если уж вы пригласили полицию к себе в дом, а вы обязаны это сделать в таком серьезном случае, я думаю, у вас будет возможность убедиться в том, что их полномочия очень велики. Так револьвер находится в детской, вы сказали?

Все еще ворча, дядя Вильям поднялся из кресла.

— Ну, ладно, — сказал он. — Но мы должны соблюдать тишину. Женщины уже спят или должны спать. Не понимаю, почему мы не можем подождать до утра. В мансарде чертовски холодно. В детских спальнях никогда не топили, за исключением случаев болезни. Спартанский режим, как было принято в старину. — Он с надеждой умолк, но увидев твердость намерений Кемпиона, плеснул себе в стакан остатки виски с содовой из графина, стоявшего на боковом столе, и выпив их залпом, отправился наверх.