— Вот, держи. Пока одежду просушим.

Она включает обогреватель в углу, и по ногам разливается долгожданное тепло. Мира шмыгает носом и понимает, что успела ужасно промёрзнуть. Не заболеть бы, обеспокоенно думает она, будет глупо летом… Девушки чуть смущённо раздеваются каждая в своём углу и заворачиваются с головы до ног в покрывала, колючие, но блаженно тёплые и сухие. Одежду и бельё изобретательно развешивают по всему обогревателю; он потрескивает, но мирится с этим.

Чайник булькает, сердится и кряхтит, даже когда его выключают; пока Мира наливает чай в две маленькие чашечки, вторая девушка, вполголоса ругаясь на волосы, которые лезут всюду, находит сладкие сухари, и, кажется, вкуснее них сейчас нет ничего на свете.

— Это что-то типа комнатки смотрителя?

— Ага.

— Надеюсь, ему не придёт в голову прийти сюда ночевать.

Светловолосая, снова заправив прядь за ухо, загадочно улыбается. Они сидят рядом на широкой койке, заправленной тускло-зелёным покрывалом.

Вместе пить чай хорошо и спокойно. Он с какими-то давно забытыми ароматом и вкусом — когда с классом в детстве ходила в поход, и когда папа брал с собой на работу, из термоса пили чай с таким знакомым вкусом; «чай с воспоминаниями», — думает Мира и разгрызает сухарик с орешками. Чай согревает изнутри, и масляный обогреватель уютно гудит и щёлкает. Чайник на остывающей плитке живёт своей жизнью, а на стене мерно отсчитывают секунды старенькие часы с нарисованным корабликом. Слова тоже отогреваются, и девушки болтают обо всякой всячине.

— И всё же, почему в музей? Как будто ты знала, что тут есть такая комнатка…

— Знала,— серебристая воздушная девушка смеётся, поправляя покрывало, которое всё пытается сползти с голых плеч. Смех у неё мягкий, тихий, как будто пёрышком по спине провели. Мира незаметно под покрывалом растирает ноги, чтобы прогнать досадные мурашки.

— Серьёзно? Вот ты даёшь. А откуда?

— Ну догадайся с трёх раз.

— Сдаюсь,— не верит Мира.— Ты же не хочешь сказать, что работаешь тут?

— В точку. Совсем рядом с рекой, поэтому и устроилась сюда. Работаю и живу. Река в двух шагах, чайник, обогреватель, покрывала и куча книг,— она кивает на полки, забитые старыми томами, стопками в несколько рядов.— И радио. Что-то ещё нужно?

— Ничего себе. Вообще, тут уютно. И… Действительно, а что ещё нужно? — Мира задумывается.— Компьютер? Одежда? Холодильник?

— Холодильник под кроватью, он ручной и непритязательный. Компьютер в голове, мне хватает. Одежда — да, иногда я могу себя побаловать.

— Слушай. Стыдно, но я ни разу не была в этом музее.

— Ты серьёзно? — девушка распахивает глаза, и без того огромные.— Не сильно интересно?

— Да нет, почему? Просто не было случая. А ещё всегда что-то не складывается. Пока все были на экскурсии в классе, я разболелась. А потом университет, заданий по уши, никуда и не сходишь.

— Идём, я тебе устрою экскурсию.

Девушка вскакивает и тянет за руку Миру; Мира, пытаясь придержать покрывало, неловко спрыгивает с кровати и торопится вслед за хозяйкой — та взяла фонарь с танцующим язычком огня, уверенно идёт и крепко сжимает ладонь. «Осторожнее, тут порожек».— «Ай! Я уже заметила».

Масляного фонаря вполне хватает для залов; так даже таинственнее и интереснее. Они вдвоём, завёрнутые в покрывала, неслышно ходят по музею и рассматривают саркофаги с загадочными древними надписями, обломки колесниц, кости, украшения, посуду, остатки глиняных строений. Дурачатся рядом с чучелами загадочных животных, здороваются за лапу со свирепым медведем, но он нисколько не против.

— Никогда не ходила по музею босиком.— В залах прохладно, но пол согретый.

— Ничего, тут чисто, вечером уже убирались.

— Да просто непривычно. Но удобнее, чем на каблуках, особенно когда залы такие огромные.

После пятого зала Мира просит пощады:

— Я пока переполнена впечатлениями, и ещё тут слишком много саркофагов. Тебе не страшно тут ночами?

Девушка пожимает плечами и едва успевает поймать край покрывала.

— Даже не думала об этом. Скорее, интересно. Я читаю про них, перевожу надписи. Иногда бывает неожиданное. Вот смотри, тут по-египетски написано имя, а потом: «Не приближайся, съем тебя на завтрак», а все думают, что это его церемониальное прозвище, и читают без перевода.

Мира хихикает:

— Если буду работать в офисе, сделаю себе табличку с такой надписью.

Они сидят, вытянув голые ноги, на бархатной скамеечке.

— Это священное место,— серьёзным тоном повествует девушка,— на эту скамеечку имеют право садиться только музейные бабушки, которые зорко глядят, как бы кто не стащил мумию или колесницу. У них спицы и вязание, наделённые магической силой, они читают мысли, а от скамеечки напитываются колдовством. Так что мы преступницы.

— Я ведь поверю.

— И правильно. Сколько ты меня знаешь, я тебя хоть раз обманывала?

— Часа два тебя знаю, но пока ни разу не обманывала, тут не поспоришь. А мы колдовством напитаемся?

— Мы ведь не бабушки, и вязания у нас нет.

— Кстати, камеры тут в залах есть? А то ты так смело поправляешь на себе покрывало,— замечает Мира, кивая на раскрытую грудь девушки.

— Есть,— беспечно говорит та, укутываясь в покрывало плотнее,— но на них даже днём ничего не разглядишь, а сейчас и подавно. Заведующий пожадничал и не стал покупать хорошие. О, смотри, видишь синее панно? Навуходоносор с папой Набопаласаром играют в шашки, а кто проигрывает, забирается под стол. История об этом стыдливо умалчивает, считает их свирепыми правителями без слабостей, а они ведь тоже люди. Просто не всегда гуманные.

Мира улыбается. Она чувствует умиротворение. Неожиданно она вспоминает про Жана и рассказывает своей новой знакомой. Девушка сочувственно слушает, а потом спрашивает:

— Сильно расстраиваешься сейчас?

— Сейчас уже нет. Как волной смыло.

— Видишь, почему мне так нравится жить у реки.

— И гулять босиком под дождём.

— Точно,— кивает девушка, осторожно поправляет волосы, чтобы одеяние не развернулось, и снова прячет руку в складках тёплой ткани.— Все плохие мысли вымывает начисто. Ты отдохнула?

— Ещё экскурсии? — испуганно спрашивает Мира.

— Да нет,— девушка смеётся.— Идём, у меня там вишнёвое вино припрятано.

— Я подумаю, не устроиться ли мне тоже смотрителем в музей,— одобрительно сообщает Мира.

Девушка фыркает, берёт её за руку, и обе пересекают огромные залы.

— Правду девочки говорили, тут мамонта можно незаметно поставить.

— И точно, мамонта я тебе забыла показать.

Мира расширившимися глазами смотрит на неё:

— Ты серьёзно?

Древнее лохматое чудовище собрано по частям, и девушка подробно рассказывает, что настоящее, а что — фантазия учёных. Мира думает, что и сама похожа на барышню из первобытных времён, босоногая и завёрнутая в кусок ткани.

— Согласна, элегантно смотримся,— спутница словно читает её мысли.

В каморке откуда-то между стопок книг она достаёт пыльную бутылку с армянскими буквами на наклейке. «Берегла для особенного случая». Мире тепло от этих слов.

Вино с ароматом спелой тёплой вишни, полежавшей в полуденные часы на деревянных досках старого стола — от одного только глотка в голове лето, трава щекочет пальцы ног, и воздух пропитан мёдом и солнцем. «До чего вкусно…» Сейчас бы лежать в горячей траве, жмуриться на солнце и перебирать нежные цветки вьюнков. На несколько минут жаркое солнце является во сне — девушка ныряет в сон и явь по очереди, расслабленная вином и теплом.

Покрывала обнажают плечи и колени, но сейчас Мира скользит по ним взглядом спокойно, и разговор — как неторопливое журчание ручья, тихо сверкающего на солнце драгоценными огоньками. Обогреватель давно устал и выключился, и чайник, надувшись, успокоился в углу, но в комнате тёплое марево, прогретый воздух качается волнами, и Мира, в голове которой мелодии и слова сплетаются в разноцветные мозаики, танцует, не вставая с постели, и задевает кончиками пальцев девушку, отчего смешно смущается.