========== * ==========

Дождь по ночным окнам, затянувшийся и унылый,— самое время от души поплакать. И даром что лето и тепло; да и дождь несерьёзный, косые капли.

Зачёт по французскому отнял все силы; даже не сам зачёт, а учитель французского, Жан (не называть же его Иваном Евгеньевичем, когда у него такой баритон и такие ладони — век бы любовалась изысканными голубоватыми венами на его руках; он всегда сплетает кисти в пальцах, красивых и музыкальных, сидя за столом и глядя на тебя внимательными серыми глазами). Все девочки из группы его зовут Жаном за глаза, а особенно смелые и лично: мсье Жан.

Нарочно пошла отвечать последней; очень хвалил, а потом попросил остаться и, гуляя с ней неторопливо сумрачными коридорами университетского корпуса, расстроенно рассказывал, что никак не может ответить взаимностью на симпатию, потому что его сердце — mon cœur, он так и сказал,— уже прочно занято, и этого не изменить. Несмотря на горестные чувства, девушка оценила поэтичность отказа и верность его чувств; поэтому для порядка лишь немного потёрла глаза и шмыгнула пару раз носом в уголке, наводя перед зеркальцем порядок в шоколадных своих волосах и ворча вполголоса: «Мон кёр апроприе!»

Зато вечер был чудесным. Весь день небо хмурилось, облака плыли то сиреневые, то с тяжёлым синим брюхом, а под вечер стало красиво, сквозь листву струился мандариновый свет, небо к закатному часу расцветилось грейпфрутовым и малиновым, и хотя тяжесть в воздухе всё нарастала, не любоваться этим светом было бы преступлением. Его хотелось впитывать, девушка не могла наглядеться, и была бы возможность, набрала бы полный бокал такого тёплого света и выпила без остатка.

Именно тогда, в момент самого возвышенного любования, пришло сообщение от Алины, близкой подруги; та печально поведала, что приходится переезжать совсем в другой город, звала на прощальную вечеринку, но обе понимали, что это лишь немного смягчит вечную грусть и расставание. Надо было, однако, обдумать, что надеть на вечеринку: на ней будут только самые близкие подруги, поэтому нельзя ударить в грязь лицом. И почему, стоит только привыкнуть к человеку, он тут же уезжает, расстаётся, придумывает ещё какую-нибудь несносную чепуху?

Оставалось только сидеть у себя в комнате и грустить. Последней каплей стал творожок с вишней, до которой девушка была большая охотница; творожок оказался просроченным и ужасно невкусным, пришлось его выкинуть и усесться на кровать, уткнувшись носом себе в коленки. А тут ещё тяжесть вечерняя предгрозовая наконец пролилась дождём, и в воздухе расплескалась печаль, поэтому девушка и почувствовала потребность наконец-то разреветься, совершенно не сдерживаясь — в ритме косо падающих струй, до красного носа и опухших глаз.

Экзамены и зачёты закончились, друзья до сих пор присылают поздравления, и это только добавляет масла, остановиться трудно; приходится выпить стакан студёной воды, чтобы было чем дышать. Чтобы отвлечься, девушка моет посуду, прибирается на столе после сессии — всегда стихийное бедствие, бумаги и тетради везде, даже на полу и на кровати; пора разобрать почту, и там обнаруживается свежее письмо. Пишут из кафе, где она подрабатывает; просят прощения, но с сожалением признаются, что в её услугах в ближайшее время не нуждаются.

Мама на дежурстве, Алине жаловаться как-то неприлично — сам факт её будущего переезда уже как будто отдалил их. И девушка сидит одна дома и горюет, дождь плачет окнами, от тихого слякотного звука капель по асфальту хочется снова разрыдаться, но подушка и так уже мокрая. Всё валится из рук, и приходится удерживать себя от глупых поступков: нарисовать что-то гадкое в любимой книжке, порвать бумажный дневник, где писала красивые откровенные стихи.

Звонит телефон; девушка достаёт его из-под подушки — номер неясный, незнакомый, какой-то до обидного обычный, и девушка сердито сбрасывает звонок. Она пальцами чувствует, что телефон зазвонит снова, и не ошибается: когда раздаётся звонок с того же номера, она медлит, но берёт трубку:

— Слушаю…

— Привет, Пальмира!

Щёки девушки медленно покрываются румянцем. Подруги зовут её Мирой, новые знакомые удивляются и недоверчиво переспрашивают; в школе имя доставляло мучения, потому что глупые одноклассники звали Пальмой и Бананом, особенно в тринадцать лет, когда она начала вытягиваться ввысь и сутулиться из-за этого,— мама восхищалась её ростом и стройностью, школьники издевались. Даже в университете мало кто знает её полное имя: преподаватели предпочитают фамилии, остальным всё равно.

— Привет. Откуда…

— Погоди. Давай играть?

Голос на том конце мягкий, девичий, но чуть с песочком, до того тёплый и лёгкий, что неожиданно мурашки по щиколоткам и выше. Девушка забирается на постель с ногами и укрывает ступни покрывалом.

— Если я угадаю, что ты сейчас делаешь, пойдём гулять. На пять минут, просто подышать свежим воздухом. У меня тут кофе с вишнёвым суфле. Тебе вроде нравится?

— Откуда ты знаешь?

— Да потом расскажу,— смеётся в телефоне девушка.— Давай? Ты вся заплаканная, даже подушка мокрая, хочется снова пореветь, но гордость не даёт. Сидишь на кровати, чуть укрывшись. Тебе не холодно, просто не слишком уютно. В этом мире, где всё плохо.— Она говорит серьёзно, но Мира всё равно слышит в её голосе лёгкую улыбку.— Не знаешь, что делать, даже любимую книжку забросила подальше. Ну как, угадала? Идём гулять?

— Ты… кто?

— Я тебе всё расскажу, обещаю.— На этот раз голос совершенно серьёзен. Тембр какой-то джазовый, думает Мира. Щёточками по барабану, тихий звук. И клавиши тихо. Мурашки теперь бегут по плечам. Сопротивляться этому голосу сложно.— Жду тебя на детской площадке под грибом.

Девушка знает этот жестяной гриб. Краска на нём уже едва видна, но он родной. Играла под ним в песочнице в глубоком детстве, но до сих пор воспоминание о влажном осеннем песке на ладошках.

Вздохнув, Мира натягивает шорты, меняет домашнюю футболку на уличную, приличную, померанцевых оттенков с окситанскими надписями; обувается и, чуть не забыв телефон, спускается во двор.

Дождь только из дома кажется неприглядным. В воздухе тепло, лужи в отблесках ночных окон. Неожиданно ей закрывают глаза ладонями и тихо смеются — тот самый голос по телефону, его невозможно не узнать.

— Привет, ивушка плакучая!

Как хорошо, что в темноте мурашки на ногах никто не будет разглядывать. Почему некоторым достаются такие волшебные голоса?

— Привет. Всё это ужасно странно,— в голосе Миры океаны сомнения.

— Просто посмотри. Подними голову чуть выше.

Девушка берёт Миру за руку, ведёт чуть в сторону и поворачивает за плечи. Шумит дерево, тучи расходятся, и леденцовая луна появляется в высоких ветвях, как на древнем свитке. «Когда мои песни утихнут, растают, как пена прибоя, когда мне захочется плакать, я снова взгляну на луну в этих юных ветвях»,— удивительная девушка читает ей тихо, бережным своим голосом. «Это с древнекитайского. Смотри, сколько у меня таких лун». Она высыпает Мире в ладони целую пригоршню карамелек точно такого же цвета. «Посмотри на просвет!»

Теперь руки все липкие, но Мира улыбается, любуясь сквозь нежно-персиковую карамельку на свет фонаря — это неожиданно красиво. Пригоршню конфет они высыпают в бумажный кулёк — мягкое воспоминание из детства. Обе оттирают ладони влажными салфетками.

— Ты обещала кофе,— она впервые смело смотрит в глаза своей собеседницы.

— Сейчас. Держи!

Два стаканчика стоят на краю песочницы. Девушка подхватывает их и один вручает Мире. Стаканчик ещё горячий, но это приятно. Доски старой песочницы мокрые, поэтому садятся на самый краешек, вытянув ноги. Пенка на кофе кажется золотистой в отблесках разноцветных окон.

Девушка трогает её за руку и кивает снова вверх:

— Смотри, третье окно слева: там гладят платье. Завтра вечеринка по поводу выпускного. А там розовый свет в окнах, значит, много растений. А вот тут необычный оттенок у штор, как свежий салат.