— Знаешь, что? Есть хочу. От переживаний проголодалась.
— Идём! — Девушка вскакивает, чуть не расплескав кофе, хватает Миру за руку, и они быстрым шагом, не стесняясь луж, шлёпают по мокрой улице к ближайшему ночному кафе.
Горячая лапша пачкает нос и подбородок, и от этого почему-то уютно. Мира не сразу поняла, что они в том самом кафе, откуда ей сегодня прислали печальное письмо; они зашли с другого входа, заказ делала её новая собеседница, пока Мира смущалась, не зная, что сказать знакомой официантке Даше.
Она берёт салфетку и вытирает спутнице подбородок, весь блестящий в бульоне и соусе. Они смеются, и Мира тайком разглядывает её — такую светлую, почти прозрачную, как свежая вода. Глаза неправдоподобно синие, даже в жёлтом свете лапшичной; воздушные волосы волнами по худеньким плечам, по голубой рубашке с подвёрнутыми рукавами, цветом — неба, омытого утренним дождём. Мира вспоминает, что час назад извела десяток бумажных платочков, а сейчас глаза тоже щиплет, но слёзы какие-то приятные.
— Ну ты чего! — теперь девушка напротив вытирает ей слёзы, едва не опрокинув коробочку с остатками лапши.
— Да я не знаю, просто… Удивляюсь. Откуда ты вообще узнала?
— Пролетала мимо на метле, увидела в окно, что ты плачешь, вот и решила тебя чуть-чуть развлечь, — светловолосая девушка мягко улыбается.
— А если серьёзно? — Мира проводит ладонью по столу. Сколько раз она его протирала после ухода посетителей. А сейчас деревянная поверхность кажется ей приятной на ощупь.
— А если серьёзно, то стены в подъезде слишком тонкие. А зная номер квартиры, легко узнать и номер телефона. Не сердись.
— Я — сержусь? Мне кажется, я скоро светиться начну, мне так легко сейчас.
— Это хорошо. Идём!
Девушка оставляет деньги на столе, хватает её за руку и тащит на улицу. Даша что-то говорит вслед, но Мира уже не слышит, и дверь звенит колокольчиками.
Прямо под дождём музыканты — две девушки с гитарой и маленьким синтезатором («Как Кэрол и Тьюсдей, да?» — шепчет Мире спутница) и с ними молодой человек с барабанами, тихими, со щёточками; он в ковбойской шляпе и с сигаретой в зубах («И ковбой Бибоп»,— улыбается ей Мира). Звук бархатный, музыка незнакомая и волнующая, а потом песня, которую Мира очень любит. «Close to you» — так нежно играют, почти эфемерные в ночном блестящем разноцветном воздухе, и даже капли дождя стучат по клеёнчатому полосатому навесу в ритме мелодии.
Мира поражённо глядит, как девушка сбрасывает кроссовки и танцует босиком под их музыку, кружится, наступая в лужи, и редкие прохожие останавливаются и тихо хлопают в такт песне и её движениям, улыбаясь, а потом снова спешат по своим неведомым ночным делам. А Мира смотрит на её мокрые блестящие ноги, все в разноцветных бликах, и всё это кажется ей очень красивым и трогательным.
Девушка, поймав её взгляд, улыбается.
Между песнями Мира, решившись, подходит к гитаристке и спрашивает: «Можно?» Берёт гитару, перебирает струны, вспоминая мелодию ночных музыкантов, разукрашивает её рисунками из любимых песен, и все вокруг восхищённо замирают.
— Давно не брала в руки гитару…— тихо говорит она. Берёт низкие аккорды, тёплые и доверчивые, и даже дождь на мгновение замирает. Босоногая девушка садится на корточки и смотрит на неё блестящими глазами снизу вверх. «Потрясающе…» — одними губами произносит она. Пальмира тихо поёт: «Ain’t you frozen?»
И её спутница снова улыбается, качает головой; она подхватывает кроссовки, берёт Миру под руку, и девушки долго машут музыкантам руками, оборачиваясь, и идут к набережной — миллион скользких ступенек, но все вниз, поэтому наперегонки, хватаясь друг за дружку, чтобы не упасть, и это тоже смешит. Они садятся на корточки на самом краю и смотрят, как капли дождя рисуют узоры пузырьками на волнах.
Взмахнув светлыми волосами и заправив прядку за ухо, девушка спускается по ступенькам ещё ниже, стоит по колено в воде — на ней короткая широкая юбка, а рубашка, влажная и тонкая, небрежно застёгнута и заправлена, но это только добавляет ей воздушности. Она протягивает руку — Мира, заворожённая, тоже разувается и спускается к ней. Река плещет волнами, подбирается к юбке и шортам, дыхание перехватывает, и дождь расходится, а они стоят в воде, задрав головы вверх и жмурясь, вытирают глаза, улыбаются друг дружке, и девушка обнимает Миру; странные эти объятия, когда обе мокрые до нитки, и с неба водопады, но почему от этого так легко и хорошо сейчас? Мира, не выдержав, целует её в щёку, и девушка улыбается с пониманием, вытирает ей мокрые шею и щёки, хотя это бесполезно: дождь всё льёт и льёт, вода пузырится и волнуется, одежда давно промокла насквозь.
Мира сжимает ей ладонь, и девушка понимает её без слов: они выбираются на берег, хватают на бегу сумочки и кроссовки и прячутся под дерево; там относительно сухо, но в траве босые ноги мёрзнут, а натягивать обувь, насквозь промокшую, даже подумать страшно.
— Нам бы обсохнуть,— говорит Мира нерешительно.— Может, ко мне дойдём?
— У меня есть идея получше.
Они идут, взявшись за руки, и фыркают от смеха, глядя друг на дружку — обе мокрые с ног до головы, одежда липнет к телу уже совсем неприлично, и волосы непослушные на носу, на щеках, везде; обувь — жалкое зрелище, а под ногами брызги во все стороны. Дождь поутих, изредка только напоминает о себе, но лужи по щиколотку — раздолье, уже привычные и удивительно тёплые.
— Теперь ты ивушка мокрая, но уже не плакучая. Это радует. Вообще вода — это моя родная стихия. Не знаю, как тебе, а мне нравится.
— Да я тоже не против. Мы что, в музей идём? — уточняет Мира, конечно, в шутку, когда они сворачивают на улицу Юности, маленькую, зелёную и свежую.
— Не поверишь, но да. Только надо будет пробраться не через главный вход. Чтобы сигнализация не сработала.
— А зачем нам туда?
— Ближе, чем к тебе домой.
— Ладно, просто доверюсь тебе.
Девушка, снова попытавшись убрать с лица мокрые светлые волосы, одобрительно улыбается Мире.
«Музей древностей» — монументальные буквы на всю ширину фасада, и сам музей монументальный; девочки, кто был на экскурсии, шутили, что туда мамонта можно завести, и он затеряется в залах. В ночном воздухе, пропитанном влагой, огромное здание тоже кажется призрачным миражом — неудивительно, если однажды ночью сто лет назад принесло волной с другого берега; да и город теперь кажется пустынным.
Через пожарный вход оказалось пробраться совсем легко, только проржавевшая металлическая лестница под босыми подошвами ребристая и холодная, так что взбегают ко второму этажу и, поджав пальцы, стоят и возятся с непослушной неприметной дверцей; светловолосая удивительная спутница быстро расправляется с замком — «Взломщица!» — шепчет ей Мира,— «Полезный навык!». В коридорах темно и гулко, зато сухо, и воздух тёплый. Ладонь Миры в прохладной ладони девушки, и та бесшумно шагает вдоль стены, потом, нащупывая ногами ступеньки, они спускаются куда-то вниз, где едва мерцают далёкие огни из тусклых окошек.
— Посвети мне,— тоже шёпотом.
Мира копается в сумочке и включает фонарик на телефоне, и девушка, присев на корточки, колдует с латунным замком, а через несколько мгновений раскрывает дверь, стараясь не скрипеть:
— Проходи,— и тянет за собой.
На столе в неясном синем сумраке находят лампу; девушка зажигает её, и комната озаряется спокойным красно-оранжевым светом, пляшущим, и тени на стенах тоже танцуют, зато не так тревожно.
— Тут можно посушиться. Никто не увидит и не услышит.
— Сюда точно никто не зайдёт? — голос Миры предательски дрогнул, но она откашливается, чтобы не показаться последней трусишкой.
— Точно-точно. Ну, будем на это надеяться.
Девушка деловито включает электроплитку в углу и греет чайник, пузатый, закопчённый, с выцветшими рисунками на боках, которые уже напоминают рисунки первобытного человека. Всё правильно, думает Мира, это же музей древностей.
Девушки вытирают ноги влажными салфетками: «Ужас, пока бежали, не думала, что они такие чумазые!»; потом Мира, съёжившись, наблюдает, как её загадочная спутница копается в шкафчике в углу и достаёт оттуда два покрывала, клетчатых и увесистых.
