Итак, на скамейке сидит мужчина и думает о женщине, которая больше не придет. Единственное, что по-прежнему осталось неизведанным и что хоть как-то сопротивляется описанию (и о чем еще, значит, стоит писать), – это поле, которое возникало между ними, которое возникало между нами всякий раз, когда я встречался с тобой взглядом, а ты, улыбнувшись, махала мне в ответ.

И вот ты улыбнулась и помахала мне в ответ. Писаки-оппортунисты заявляют, что Гугл и Фейсбук знают нас лучше нас самих; может быть, если так пойдет и дальше, они окажутся правы, но пока мы по-прежнему гораздо лучше не знаем друг друга, благодаря чему и держимся на этом свете.

В общем, мне кажется, что единственное, о чем могу рассказать только я, – это ты. Но даже это неправда, потому что о тебе могут рассказать разные люди, и они о тебе рассказывают, с ума можно сойти от того, сколько людей говорит о тебе, хотя никто из них не говорит о тебе так, как я. Да и о чем другом я мог бы сообщить? Это все равно было бы пустой тратой слов, описанием уже описанного, пересказом рассказанного, Великой Компиляцией. Мне пришлось бы снова высасывать из пальца сюжет, очередное убийство, чуму, холокост – что угодно, лишь бы завязка этой выдуманной истории своей напряженностью превосходила то электрическое поле, которое возникало между нами. Пришлось бы сдуть пыль с учебника по сценарному искусству и работать с ожиданием и его нарушением, с накалом страстей и отсрочкой развязки – когнитивная психология на службе культурного производства в чистом виде.

Зал театра “Гусь на поводке” был набит до отказа. Магор[12] заявился слегка во хмелю и в рубашке, застегнутой не на те пуговицы, так что было видно его белое студенистое брюшко. Усевшись за обшарпанный черный стол, он стал плеваться в публику стихами. В зале стояла невыносимая духота, которая словно усиливалась от кислого дыхания Магора. Как дракон – предсмертные хрипы, так он изрыгал зловонное пламя, пытался затушить эти свои горючие испарения пивом, но все равно потел после каждой строки, и его редкие седые волосы липли к обвисшим щекам.

Впрочем, публика была в ничуть не лучшем состоянии. Зал превратился в индейскую баню, где пахло человечиной, – запах едва ли не противнее, чем само это слово. Когда стало совсем невмоготу, Магор выудил из закромов два кристально чистых стиха – и можно было жить дальше.

Правда, я воспринимал происходящее вполсилы. После того как погас свет, вдоль сцены проплыл силуэт девушки, и откуда-то из глубин моего тела вдруг вынырнуло воспоминание о Нине.

За те два с половиной месяца, которые прошли с похорон Балабана, я о ней как-то подзабыл. Точнее сказать – поместил ее на воображаемый склад манекенов, где хранились встреченные мною незаурядные женщины, о которых я ничего толком не знал и с которыми у меня не было ничего общего. Раньше я по крайней мере заводил с ними разговор, но в последнее время ритуал знакомства утратил непринужденность и по каким-то непонятным причинам стал выглядеть подозрительно. Однажды, сидя в аспирантском кабинете, я решил написать Нине письмо, но после первого же предложения курсор нерешительно замигал, и мне так и не удалось через него перескочить – LOVE GAME OVER.

В общем, я слушал, как Магор спотыкается о каждый стих и сам же городит все новые и новые препятствия, и одновременно косился налево, в полутьму. По острым углам прически, которые скользили по плечам девушки, когда она поворачивала голову, я решил, что это, наверное, и правда Нина.

– Все, хрен с ним, – заявил Магор, обнаружив, что его пивная кружка опустела. – Если что, я во дворе.

В зале зажегся свет – и я увидел Нину.

Я увидел Нину, и она спешила к выходу.

– Я сейчас! – бросил я Роману, который пришел со мной за компанию, и выскочил вслед за Ниной.

К счастью, она не успела уйти далеко – ждала кого-то внизу у лестницы. Я заметил ее первым, поэтому у меня оставалось несколько нижних ступенек, чтобы замедлить шаг. Короче говоря, я застопорил всех, кого только-только обогнал.

– Нина? – спросил я, ткнув в нее пальцем. – Нина…

Я сделал вид, что пытаюсь припомнить ее фамилию, хотя на самом деле помнил ее прекрасно.

– Нина из Оломоуца?

– Да, это я.

– Уже вижу. А что ты делаешь в Брно?

– Вот, решили съездить сюда с подругами.

– И? – произнес я, сам не понимая, что это за “и”.

– И мы пришли на день раньше.

Так она в курсе, что завтра моя очередь выступать на “Месяце авторских чтений”[13]?

Мы глупо торчали у самой лестницы, всем мешая.

– Слушай, знаешь что, давай-ка отойдем, – предложил я и вывел ее во двор, на так называемую Елизаветинскую сцену[14].

– Я должна девочек подождать, – сказала она, оглядываясь по сторонам.

– Ясно. А мне нельзя упустить Романа. Значит, приехали в Брно… А планы у вас какие?

– Ты про сейчас? Да особо никаких. Я бы чего-нибудь выпила.

Столы на Елизаветинской сцене оказались уже все заняты – наверное, теми, кто не выдержал Магора в таком количестве.

– Здесь мы, кажется, не сядем, – заметил я.

К нам подошли Нинины подруги. Одну из них я узнал – именно она увлекалась черным цветом разной степени застиранности.

– Привет, – сказал я, протянув руку. – Ян.

– Итка. Привет.

– Привет. Алена, – представилась застиранная.

До меня вдруг дошло, что мы с Ниной проигнорировали этот ритуал[15], но сейчас он бы уже выглядел глупо. К счастью, людской поток выплюнул Романа, так что мне, по крайней мере, удалось представить хотя бы его.

– Ну как, пойдем что-нибудь выпьем? – спросил я.

– Все вместе?

– Конечно. Девушки ради этого приехали аж из Оломоуца.

– Чтобы выпить с нами? Вполне разумно.

Но тут объявились какие-то знакомые Романа, и мы всё стояли да стояли, представляясь друг другу, и мне казалось, что это никогда не кончится.

– Может, в “Тройку”? – предложил я.

– Пожалуй, мы еще тут побудем, – ответил знакомый Романа.

– А я скоро приду, – заявил Роман.

– У нас в компании три девушки – и ты не с нами? – взял я тон, который ясно давал Роману понять, что я хочу, чтобы он к нам присоединился: я буду общаться с Ниной, а он пусть займется остальными двумя.

– Да я там раньше вас буду, – заверил он.

Мы двинулись к площади Шилингера, а оттуда, по Доминиканской улице, направились в кафе “Тройка”. Еще один невыносимо жаркий день, которых в том июле была нескончаемая череда, клонился к закату, и улицы остывали, как двигатель припаркованного автомобиля. Брно прикинулся южным городом, террасы ресторанов и кофеен заполнились людьми и гудели, словно улей. Мы шли мимо дискотеки, молодежь там выплеснулась на улицу (в одной руке сигарета, в другой – мобильник с включенным клипом на Ютьюбе), и меня не покидало чувство, что сейчас один из тех вечеров, когда пьян даже воздух. И это замечают не только люди, но и сам город, да и вообще всё вокруг.

– Значит, решили съездить в Брно, – мямлил я, а девушки послушно кивали.

Во дворе кафе все столики тоже оказались заняты. Мы зашли внутрь, чтобы заказать вино, а потом уселись с бокалами на ступеньках в противоположном конце двора, переполненного людьми. Над нашими головами мигал разноцветный неоновый логотип Дома искусства, а совсем рядом сверкал серебристый арт-объект – какой-то бесформенный кусок материи… правда, очень большой кусок.

– Наконец-то можно дышать, – улыбнулась мне Итка.

– Точно, – согласился я и вдруг подумал, что эту поездку, наверное, затеяла не сама Нина. Видимо, она здесь просто за компанию.

– Ну, и как вам Магор? – поинтересовался я, когда мы чокнулись бокалами.

– Я Магора обожаю, – ответила Алена.