«Доброй ночи, Аянами.

„Доброй ночи, Икари“.

Скрипучий парк, щемящая тема, словно где-то за домом таилась та самая пропасть. Или, если точнее, прямо за дверью. Мы шли все медленнее — мы оба. Ему тоже не хотелось уходить, и в каждом слове Икари-куна я слышала отголосок своего сегодняшнего дня.

— Аянами. Я вас обидел чем-то? Скажите, пожалуйста.

Свет над моей дверью истекал мягким звоном — сверху, из-под козырька, и я не видела глаз Икари-куна. Я подошла ближе: почему-то казалось очень важно увидеть, как он на меня смотрит.

По версии, известной Акаги, — официальной версии — я с ним спала.

„И не отказалась бы, чтобы это стало правдой“.

Спустя двое суток после Каору.

„Я дура? Нет. Я больна“.

Ладони было очень удобно на его щеке, а потом он положил свою руку поверх моей на рукоять трости — и все исчезло.

Я шла сквозь пустоту, и подо мной ткалось что-то твердое, какая-то идея поверхности, — что-то, по чему можно идти. Неважно, что. Что было вокруг? Неважно. Например, что-то серое. Одновременно с моей мыслью стало слышно шуршание — мои шаги, серый цвет пустоты принесли звуки.

Страх остался далеко, а здесь оказалось всего лишь пусто.

Здесь?

Я осмотрелась, пытаясь понять, где я. Это не походило на персонапрессивный удар, значит, я не в личности Икари-куна: ни коридоров, ни образов, ни света, ни тьмы. Просто ничто, которому я дала звучание и цвет.

Да и не била я его.

„Это все же может быть персонапрессивный удар. Ты не знаешь, как он выглядит по другую сторону“.

Не знаю, согласилась я. Я на пробу попыталась представить температуру пустоты, и стало тепло: приятно, захотелось снять пальто, подставить лицо ветру, в котором звенит хрусталь, в котором свежесть вечного утра… Я открыла глаза.

Это, кажется, называется степь.

Я присела, гладя пушистую траву. Она покрывала небольшой пятачок вокруг меня, а дальше превращалась в серо-зеленую массу, похожую на неумелый рисунок, бегущий прочь во все стороны, до самого утреннего горизонта — немного желтого, слегка заспанного и больного, звучащего так, что хотелось сцепить зубы, чтобы не заплакать от этой красоты.

Красоты детского рисунка.

— К-как мы здесь оказались?

Я оглянулась.

Вокруг него был пятачок асфальта, даже часть дорожной разметки сохранилась, и я видела, как слабым маревом колеблется вокруг него другой мир — часть арки из резного дерева, глубокая зелень — все такое же точное, грубое и беспощадно ненастоящее, как и моя рассветная степь.

— Не знаю.

Икари расстегнул свое полупальто и сделал шаг ко мне.

— Не понимаю. Я вижу вас как-то… Нечетко, да?

— Как и я вас.

— Я схожу с ума, — проворчал он и сел на землю.

Мир его видения сливался с моим. Арка повисла невысоко над землей — простая храмовая арка, кажется, очень старая. Дерево появилось не полностью, его точно отрезал кто-то и вклеил поверх марева разнотравья.

Мне хотелось знать, что видит он, и я долго не раздумывала: превратилась в дым.

И оказалась перед своей дверью. Между нашими лицами застыл пар дыхания — его и мой, затененное лицо оставалось в тени, но я еще слышала стеклянистый присвист ветра — не из парка, а оттуда.

„Степь, арка. Что он видел?“

— Я… Аянами. Простите, мне нужно идти.

— Хорошо, — ответила я. Почему-то мне стало неловко.

— Голова кружится. Лекарства, ерунду всякую делаю… Простите.

Икари сказал „спокойной ночи“ и ушел. Я потерла висок, понимая, что боль только что вернулась — я и не заметила ее пропажи. Синдзи растворялся в парке, я еще увидела его спину в столбе света под фонарем, и, сжимая ручку трости, пыталась удержаться.

„Он что-то видел. Он решил, что ты ударила его, проникла внутрь и пыталась себе подчинить“.

За дверью меня никто не ждал — я запоздало поняла, что стоило испугаться, — свет зажегся так, как положено, и в ванной было зеркало, где я напрасно пыталась высмотреть ответ. Спустя три минуты я сняла линзы и пошла готовить ужин.

Когда я вернулась в комнату, в кресле перед компьютером сидела Аска Ленгли.

— Заставить Каору ревновать — это страшно неумная затея, Аянами.

Я поставила поднос перед экраном. Ее полусапожки стояли у двери: их хозяйка вошла, разулась, аккуратно поставив обувь под вешалкой. Села и стала ждать.

— Видишь ли, Рей, ты слишком, эм, не такая, чтобы играть в игры — второй смысл, провокация и все такое, — сказала Аска, пошевелив пальцами в воздухе. — А из этого следует, что ваша вечерняя прогулка на двоих — сие есть проявление идиотизма. Твоего идиотизма.

Серые коридоры, вспомнила я, глядя в ее глаза.

Аска стянула с тарелки мой гренок и принялась его жевать. Она хрустела корочкой, смотрела на меня, и я как никогда сегодня ощущала, что все неправильно. Шуршал компьютер, помаргивал огонек ожидания в углу экрана. Доктор вытерла руки носовым платком и небрежно сунула его в карман.

— Впрочем, прогулка с маленьким Икари даже рядом не валялась с решением его отпустить. Вот это — просто титанический идиотизм.

„Потому что у Нагисы появилось сразу две цели“, — закончила я. — Потому что секунды тепла и уюта имеют свою цену».

«Ты просто об этом не подумала», — закончили голубые глаза.

— Я не подумала об этом, — согласилась я вслух.

— И тебе повезло, что подумала я.

Аска полезла под пальто и достала оттуда оружие. Длинный двуствольный пистолет — такой тяжелый, такой нелепый, что он мог стрелять только термохимическими зарядами. Следом на стол лег какой-то походный вариант косметички и прибор с сенсорным экраном: большой телефон или маленький планшет, но я видела только оружие.

Во сне он был еще больше, он возник из воздуха, а потом был огонь, была боль.

— Ага, запомнила, — удовлетворенно сказала Аска и встала, подхватив косметичку. — Умыться — это там?

— Да.

Я уже поняла все, но все равно смотрела на нее, а она, остановившись, — на меня. Свет мигнул.

— Раз с тобой не остался спать Синдзи Икари, придется отдуваться мне. И да, он сам в безопасности. Эта белая скотина сначала хорошенько изучит соперника, а только потом полезет с нежностями. Согласна с таким выводом?

Она ждала ответа — это точно не демонстрация превосходства.

«Она по-прежнему изучает меня. А я — ее».

— Согласна. Но Икари-кун сегодня увидит очень плохие сны.

— Тоже верно.

Она закрыла за собой дверь, зашумела вода. Я села перед компьютером, уткнув пальцы в виски. Боль возилась в голове, путая мысли, и я пыталась осознать, что же я натворила. Честно пыталась испугаться, но вместо этого испытывала только разочарование.

«Он ушел».

Была еще одна мысль — странная, страшная даже. Икари искал информацию о закрытом лицее, его тревожило нечто, связанное настроением со всеми нами. Я видела так же ясно, как и он: инспектор Кадзи, ликвидированный филиал «Соул» в Лиссабоне, Айда Кенске, страхи учеников и даже Каору Нагиса — все это части чего-то огромного.

Куда большего, чем я могу вынести.

От движения локтем вспыхнул экран, и я вспомнила о гренке и сыре, о недоделанном сценарии. Вспомнила, что не зашла к Акаги получить результаты гистологического анализа. Я посмотрела на часы: давно пора было уже гладить выстиранные вещи и готовиться на завтра.

«Вместо семи с половиной минут я шла домой пятнадцать. Почему накопилось столько дел?»

— Смотри, вот это чашка.

Я посмотрела. Аска обвиняющим жестом указывала на посуду перед собой. Шумел кран, я уже почти все домыла.

— Вижу.

— Она бесполезна, пока не придет в движение, пока ты не выведешь ее из устойчивого положения. Даже для того, чтобы создать ее, равновесие нарушалось тысячи раз. Из земли вынули грунт, докопались до глины. Потом глину промывали, добавили туда… Ммм… Полевой шпат? Кварцевый песок точно. Кажется. Не помню, что туда подмешивают для пластичности. Потом идет вымешивание, обжиг… Понимаешь? Нельзя создать что-то, не нарушая равновесия.