— Очень рад, что меня так принимают, — поклонился Каору. — Большая честь работать с вами, пусть и недолго.

Я ждала, что он вот-вот скажет какую-то двусмысленность — только для меня, только для него. Я ждала, и в животе все каменело, а рядом со мной было одно свободное место. Меня трясло.

Каору поклонился и пошел в зал — улыбаясь, улыбаясь. Кацураги что-то говорила за его спиной, совещание перешло к новому вопросу, а я слышала только EVA в своей голове, только толчки взбесившейся боли.

Он шел ко мне, и вдруг что-то изменилось.

Я услышала слабый вскрик-вздох изумления, и поняла, что не вижу Каору.

— Вы не ушиблись? — громко поинтересовалась Аска Ленгли, помогая Нагисе встать. — Садитесь сюда, я найду себе место.

Когда она опустилась рядом со мной, я поняла, кто опоздал на совещание. Малый зал шептал, я видела рты и уши, видела глаза, которые смотрели на мою соседку — кто украдкой, а кто и не скрываясь.

— Упал, — трагическим шепотом вздохнула Ленгли, ни к кому конкретно не обращаясь. — На ровном месте. Бывает.

Она достала блокнот и все оставшиеся полчаса рисовала. Я искоса присмотрелась и вздрогнула.

Со страницы блокнота смотрело жерло коридора, выложенного кафелем. Аска поглядела на меня и добавила под рисунком несколько штрихов, сложившихся в ее любимый смайл.

— …Завтра мы еще встретимся, — сказала Кацураги, и я поняла, что все закончилось. — Надо обсудить подготовку к Хэллоуину, прошу кураторов подготовиться. Всем пока.

И снова не было директора Икари. Я встала, складывая свои бумаги, спрятала откидной столик в спинку сиденья и пошла к выходу. Трость жгла мне руку. Вокруг толкались и шумели, я шла, ощущая режущий взгляд, и все было так, как я боялась. Каору не подошел, он просто смотрел.

Издерганный день заканчивался. В коридоре все стало только хуже: снова пришла паника, ощущение края пропасти, и мне очень хотелось бежать, а лучше — уйти в себя, раствориться, стать дымом. Вместо этого я нашла взглядом Икари-куна и пошла поперек потока людей — к подоконнику, где он стоял, водя пальцами по экрану планшета.

— Икари.

Он обернулся, и я смешалась. Он ждал — ждал именно меня.

— Вы… Как вы?

Я встала рядом — очень не хотелось отвечать. На нас поглядывали, но пока никто не остановился. Я смотрела сквозь тени, скользящие к выходу из лицея, и свет серел от шагов и шороха одежды.

— Спасибо за сообщение, — сказала я.

Он нахмурился, и пришлось уточнить:

— Вчерашнее.

Икари-кун кивнул и тоже оглядел проходящих мимо нас людей.

— Я напился. Не слишком поздно написал?

— Нет.

Он удивился.

— Вы еще не спали?

— Нет.

— Но… Почему?

— Я поздно ложусь и сплю недолго.

«Знаешь, Аянами, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу», — вспомнила я.

— Интернет?

Я промолчала. Он снова спросил не то: напомнил мне пережитое — пережеванное ночью. Не то, не так, не вовремя — Икари-кун неуклюж и предательски точен. И я вдобавок не понимала, причину этой точности.

— Нет. Почему вы так решили?

— Вы фотограф. У моего друга… — он повертел в руках планшет, точно соображая, что это у него в руках. — Э-э, товарища… Не важно. На рабочем столе был странный пейзаж. Я видел его вчера вживую: раннее осеннее утро, брусчатка, парк — и фрагмент старой стены. Представляете, видел. Даже освещение было такое же, как на том пейзаже. Я вспомнил, на каком форуме сидел этот товарищ, ну и нашел вас.

Я помнила тот снимок. Это было хорошее утро.

…Я проснулась до восхода солнца и долго пыталась понять, что со мной. Я встала, доделала план урока, обулась и вышла на улицу, набросив пальто поверх халата. Парк молчал, и какая-то прозрачная нота билась у меня в виске. В грязно-серый пейзаж кто-то вплел тончайшую нить хрусталя, пахло сыростью и прелой листвой, и я уже все поняла и, спотыкаясь, почти побежала за камерой.

— В то утро я проснулась без боли.

— Странный снимок, — невпопад кивнул Икари. — Но очень красивый.

«Он меня нашел, — думала я, — он видел мою работу». Какой тесный маленький мир.

— Куда вы сейчас? — спросила я.

— М-м, д-домой…

Я чувствовала себя странно, затылок жгло от потустороннего взгляда, который искал меня — с ленцой, не прилагая усилий, — но искал. Все станет только хуже — я это прекрасно понимала, но мне расхотелось прятаться от себя и от других.

Почти тепло. Почти уютно.

— Вас… Проводить? — спросил наконец он. — Можно?

Икари-кун был удивлен, растерян и рад. Я кивнула:

— Это недолго.

— Нет, что вы! Я рад! — заторопился он. — Может, вам помочь? Что-нибудь забрать из кабинета? Какие-нибудь ужасные пачки тестов?

Он развел руки, показывая, какие, по его мнению, у меня там пачки. Он улыбался.

«Считает, что мне просто понадобился носильщик».

— Нет. Я не потому вас позвала.

Икари-кун отвел взгляд — на какую-то секунду.

— Я просто пошутил, Аянами, — хмуро сказал он. — Где вас подождать?

«Почти тепло, — вспомнила я. — Почти уютно. Он подумал, что я подумала, что он подумал. Глупо как».

Это не глупо, возразила я себе. Это отношения.

— Просто идите со мной. Пожалуйста, — добавила я.

Разочарование ворошилось в груди, разочарование и страх: мне тяжело с ним рядом. Мы шли по опустевшему коридору, мягко стучала моя трость, и звонко, почти по-женски, стучали каблуки Икари.

— Что-то идет не так, Аянами, — будничным тоном сказал он вдруг. — Все катится в пропасть. Верно?

Он шел рядом — невозможно точный и неловкий — и говорил о том, что терзало меня весь день. Икари Синдзи ощущал то же самое, и когда ветер дохнул мне в лицо одновременно со скрипом двери, я приняла это слово.

«Пропасть».

Редкие фонари в парке светились среди голых ветвей, блестели искры брусчатки — то ли сам камень, то ли влага на нем. Икари поежился, подбросил плечом ремень своей сумки.

— Я нашел… Разные слухи о закрытии лиссабонского лицея. В интернете писали, что аукцион по продаже его бывших зданий отсрочили.

Тема была странной и — удивительно точной по настроению.

«Закрытие лицея».

— Почему?

— Невозможно сказать точно. Но на фоне прочей шелухи эта новость была настоящей. Все остальное — ну, как бы вам объяснить…

Икари пощелкал пальцами. В перчатке звук получился глухим.

— …Вот вы же узнаете отредактированный снимок?

В фотографии все не так просто, как он думал. Особенно когда появилось такое количество качественных графических редакторов.

— Наверное.

— М-м, неудачный пример, да?

Мы помолчали. Под ногами что-то хрустело, дышать было больно: наверное, вечер все же принес собой мороз. Синдзи выдохнул пар и снова заговорил:

— Все очень правильно: все эти открытые письма с благодарностями, ответы чиновников, все эти твиты и блоги переведенных учителей. В одной из записей кто-то разместил фото с выпускного, там в кадр попала бутылка явно не газировки. Представляете, появилась реакция какого-то чинуши из департамента образования, который твитнул насчет разврата. Пошли ретвиты, обсуждения… Это даже не отредактированный снимок. Это коллаж, понимаете?

— Понимаю, — сказала я, чувствуя, как холод пробирается к животу. — Коллаж из симулякров.

— Симулякры, — повторил Синдзи. — Пустые знаки. Подходит, Аянами. Снова подходит.

«Снова», — подумала я. Да, снова. У нас уже есть общие слова и, как и подобает словесникам, — слова умные. Понимание ненадолго отогрело меня, отвлекло.

— Все новости насчет закрытия лицея — пустые, — скучно сказал он. — Все написано хитро, но пусто.

Такие «пустые» истории придумывают в СБ: записи в жж, свежие фото на хостингах снимков, недолгие сеансы общения в чатах. И мне очень не нравилась аналогия между лицеем и Ангелом, которого мягко вычеркивают из истории.

Стало тоскливо, и уже показалась впереди освещенная дверь моего дома, у которой поджидали неизбежные слова.