Я осмотрелась, заметила зеркало с подсветкой, какие-то костюмы, среди которых пятном выделялся мой собственный: на тремпеле, в прозрачном целлофане. Среди блесток и металлических заклепок он смотрелся как труп.

Пропитанные потом волосы больно кололи шею, плечи. Полотенце тоже оказалось колючим.

— Вон двери, — подсказала доктор и уселась на диван. В ее руках материализовался лэптоп. — Зови, если что.

Шок миновал. За дверцей в душевую осталась Акаги со своим сокровищем: у нее наверняка уже есть все данные наблюдения. Я сидела под душем, пытаясь разогнать облако перед глазами: то ли пар, то ли усталость. Шипела вода, из памяти всплывало неприятное сравнение с дождем из пота — там, в микрокосме Ангела.

«Удалось?» — спрашивала я себя.

Ангел исчез, не успев прорости. Люди выжили, ничего не поняв. Теория вошла в практику, как рука в перчатку. И все же, я ощущала досаду. Первое: я ничего не поняла из объединения микрокосмов. Какие-то отрывочные видения, обломки ощущений — они были пусты, словно прошли тысячи километров. И я до сих пор не знала, что ощутил Икари-кун. Я не хотела, чтобы ему досталось что-то большее, чем мне.

Второе: Ангел погиб до того, как я его уничтожила. И снова Икари-кун.

Я закрыла кран и начала вытираться. Вопросы были сильнее боли.

Он сидел в гримерном кресле и вертел в руках электрогитару. Заметив в зеркале движение, он вздрогнул и поднял голову:

— Аянами?

Я кивнула и подошла ближе. Икари-кун поставил гитару к столику и встал. От него пахло чем-то сладко-мягким: он тоже принял душ, и там не было мужского мыла.

— Дичь какая-то да? — одной рукой он потер шею, а другой обвел рукой комнату.

Его движение будто бы подчеркивало аляповатость интерьера. Икари безошибочно попадал по стыкам, по эклектике передвижной гримерки. Безликое, цветастое, пустое, по сути, помещение. «Да еще и на колесах вдобавок», — подумала я и сама удивилась: «Почему „вдобавок“?»

— Я и к лицею не привык, а теперь это вот, — пожаловался Икари-кун и спохватился: — Э-э, может, присядем? Вы вообще как?

Я пожала плечами, а потом вспомнила слова Кадзи-сана.

— Ого, хм, — улыбнулся Икари. — А вы улыбаетесь…

«…после всего этого», — без труда закончила я, проследив за сменой его мимики. Улыбаться расхотелось.

— И вы, и я целы. Никто не пострадал.

— Кроме этой девушки.

Ее уже было не спасти. Никого из них спасти нельзя — обнаружить можно, убить можно. Спасти — нет.

— Да понимаю я, — махнул он рукой. — Но как-то так… Исчезла она, да? А все это, что мы пережили? Весь этот лес, чудо это. Я чуть не свихнулся, когда вы с ним обниматься стали.

Я нахмурилась.

— Обниматься? Вы меня видели?

— Да, разумеется, — удивился он. — А вы меня нет?

Я хотела покачать головой, но потом вспомнила ледяной шквал, в сердце которого мне померещилось что-то. Шквал, который совершил почти невозможное: скомкал и раздавил такой прочный и такой хрупкий микрокосм Ангела.

— Не уверена. Можете описать, что именно вы видели?

…Лес из видения Икари-куна был похож на мой: уродливый, неземной, лес, полный символов и цветущий словами. Гноящиеся деревья расцветали под небом, которое одноглазо смотрело вниз. Чаща завивалась вокруг статуи…

— Как это?

— Не понимаю. К ней сходились все слова, все… Ну, черт, — он пощелкал пальцами, облизывая губы. — Не знаю. Я воспринимал это как радиусы какие-то. Ну, силовые линии.

Я кивнула, ничего не понимая.

— Вы… Вы появились, обняли статую…

Он замолчал, откашлялся и закончил:

— Вы словно вжимали себя в нее. Выглядело это… Мерзко. Извините. Что вы делали?

Метафора, поняла я. Он просто все не так увидел.

— Я отравила Ангела собой.

— Отравили?

— Да. Ангел очень прочен и даже при самосоздании — устойчив.

Я влезла в воспоминания человека, прото-Ангела. Отравила их ложью, своими выдумками. Я додумала то, чего не было — и, дождавшись, пока он проглотит яд, встроила себя в Ангела. Ассоциации, образы, зацепки, кластеры памяти…

<Я иду по улице, разглядывая витрины>

<Книга. Меня тошнит от таких сюжетов, но я читаю, восхищенная поразительным, ни на что не похожим языком>

<«Это средство от насморка мне не подойдет!»>

<Я люблю закаты, когда видно…>

Мои клинки, которыми затыкались его жилы, его вены. Лишние нервы в нервных узлах. Нужно их только вытащить.

— А потом? — зачарованно спросил Икари.

«А потом — „Я — это я“».

— Потом я покидаю Ангела, и он рушится, не в состоянии жить без этих фрагментов.

— И… Как вы поняли это?

— А как вы поняли, что можете его уничтожить?

Икари помолчал, и в его упрямом взгляде зрел очевидный ответ. Убивать — это как дышать. Или, если не быть такой поэтичной — как срыгивать.

— Ничего не помню. Увидел вас с этой статуей — и все. Очнулся уже с кислородной маской на лице.

Зато помнила я. Вихрь неслыханной мощи, который уничтожает плоть Ангела.

И — всхлип.

Гитара у столика вздрогнула плачущим звуком, и я ощутила, что Икари сейчас невольно высвободил что-то из способностей EVA. Он мельком глянул на свои ладони и поспешил сцепить пальцы рук. Тишина сгущалась, как остывающая смола, я увязала в ней, увязала в отчаянном взгляде Икари.

Он отвел глаза, и я вдруг захотела уйти и обдумать все свои насущные вопросы. Просто так, чтобы не ввязываться в разговор, последующий за этим виноватым взглядом.

— Аянами, простите… Я хотел спросить…

«Сейчас».

— Что вы увидели обо мне?

Икари удивленно моргнул, а потом сутуло осел в кресле. На его плечи и лицо сразу легло лет пять, не меньше, а у губ слева пошла морщина: «Неправильный прикус», — поняла я, прозревая.

— Меняемся, Аянами?

— Да.

Очень хотелось добавить: «Я спросила первая», но он и сам все понял. Понял — и улыбнулся виновато.

— Я видел свет. Он лился откуда-то из-за спины. Из-за вашей спины, я так понимаю. Вы смотрели в лицо умирающему, и он плакал.

— Все?

— Н-нет, — Икари покусал губу и посмотрел на меня исподлобья. — «Мой ангел».

Кажется, я все-таки вздрогнула.

— «Мой ангел»?

— Да. Так он сказал. Простите, Аянами, я… Это был кто-то близкий вам?

Я молчала — даже не знала, что и сказать. К счастью, это было нормальным, а вот Икари говорил. Он не мог не говорить.

— И еще раз: простите. Я бесчувственный идиот…

«Нет, — подумала я. — Бесчувственный идиот — это я».

— Ничего. Я видела раздевалку.

Мне очень хотелось сделать ему больно. Я искала ту единственную интерпретацию своего короткого видения, которая смогла бы утолить резь в глазах. Помогла бы удержаться.

— Это был разговор о любви. В вас влюбилась девушка.

Я видела, как расширились его глаза: он боялся этого воспоминания, и звенья начали сходиться со звоном стеклянных нитей. Такой маленький колючий Ангел, которому было тесно во мне.

— Она вас возбуждала, но вы ее ненавидели. За ее интеллект. За ограниченность. Вас взбесила эта новость…

— Погодите, вы…

Я, Икари-кун. Я.

— Вас больше беспокоила застрявшая в штанине обувь, чем ее чувства.

Он вцепился в подлокотники кресла и отвел взгляд. Я считала свой пульс и удивлялась: мне понравилось причинять ему боль. Очень понравилось. «А ему — нет. Он не хотел делать тебе больно».

— Вы прощались с кем-то близким, а я себя ненавидел. Какой-то идиотский обмен. Я увидел вашу боль, а вы — мое ничтожество столетней давности. Вот где справедливость, а?

Он с горькой ухмылкой изучал свою ладонь, и это было уже слишком.

— Я приходила к нему целоваться. Он считал меня чем-то вроде галлюцинации.

Икари-кун смотрел на меня, не понимая. Ему очень хотелось уточнить, но какая-то часть его понимала — не надо, и этой его часть я готова была поклониться в ноги.