— Юрий Владимирович, это вы? — Юля едва справлялась с дрожью.

— А кого ты надеялась тут увидеть? Шишигу болотную?

— Кого?! — Маша разом прекратила истерику и недоумённо уставилась на отшельника.

— Маш, — Юля, устыдившись за подругу, толкнула её локтём в бок, — шишиги — это нечистики такие, большей частью безобидные.

— Безобидные они, пока вы про них диссертации пишете, а доведётся встретиться — мало не покажется. Сейчас как раз и шанс такой выпадает, — тон отшельника сделался издевательски сочувственным. — Через кладбище идти придётся. Промахнулись вы, девоньки, с большака надо было раньше сворачивать.

— Какое кладбище?! — Маша снова была на грани истерики. — Я не пойду!

— Тут ночевать останешься? Смотри, в этом лесу и пострашнее нечисть водится!

— Адово днище! Я не пойду!

— Ну и оставайся, — Юрий Владимирович равнодушно пожал плечами и повернулся к Юле. — Ты-то идёшь?

— Вы, правда, готовы её здесь бросить?! Николай Тимофеевич характеризовал вас как человека.

— А кто это?

— Николай Тимофеевич Пономарёв.

— А, Котя — добрая душа! Он всегда видел в людях больше, чем в них есть… Так! — отшельник нетерпеливо хлопнул в ладоши. — Вы идёте?! А то у меня ещё коза не доена!

Академику Пономарёву, почётному члену всех на свете академий и участнику самых престижных симпозиумов, было заметно за семьдесят. Отшельник выглядел не старше пятидесяти, а с учетом того, что жизнь вдали от цивилизации накладывает свой отпечаток, ему было едва ли больше сорока. И вдруг «Котя»…

И вообще, внешний вид Юрия Владимировича как-то не очень соответствовал образу отшельника. «Плащ с капюшоном» оказался армейской плащ-палаткой, из-под которой выглядывали довольно старомодные, но вполне пижонские сапоги. Пахло от него дорогим одеколоном, и, кажется, он даже был гладко выбрит, хотя в сумерках трудно было судить об этом со всей определённостью.

И вот этот болотный мачо вопросительно посмотрел на девушек, развернулся и медленно побрёл куда-то вглубь леса.

— Маш, пойдём, он уходит!

Перспектива ночевать на разбитом тракте посреди незнакомого, зловещего леса подруг не радовала, и вскоре они уже брели по тропинке вслед за Юрием Владимировичем.

Шли молча. Лишь отшельник тихо насвистывал себе под нос какую-то заунывную мелодию.

Непроходимый ельник, обступавший тропинку, постепенно сменился светлым сосновым редколесьем, по которому, насколько хватало взгляда, были беспорядочно разбросаны огромные могильные плиты. Вроде бы погост как погост, но правильная прямоугольная форма и одинаковые размеры этих надгробий сразу же привлекли внимание Юли. Все они были ярко-белого цвета и чуть ли не светились в темноте, что добавляло этому месту мрачной загадочности.

— Юрий Владимирович, а что это за кладбище?

Отшельник продолжал насвистывать свою нудятину, не обращая внимания на Юлин вопрос.

— Юрий Владимирович! Вы меня слышите?!

— А?! — он остановился и вздрогнул, словно бы проснувшись. — Не называй ты меня так! Я уже отвык. Слишком давно меня так звали. И кажется, что уже не меня.

— А как нам вас называть?

— Деда Жора, — отшельник снова зашагал по тропинке. — Меня все здесь так зовут.

— Все?! А здесь кто-то ещё есть?!

— А как же?! Коза моя, Дуська, кошечка Лёпа и попугайчик волнистый, ему я имя так и не придумал.

— Вы издеваетесь?! — Юля и сама уже жалела, что связалась с этим психом, а уж какой ушат помоев выльет на неё подруга, это она сейчас представляла в красках и подробностях!

— А что, не похож на деда? — отшельник хмыкнул. — Сам я себя так называю. Больше ведь и поговорить не с кем.

— Вы про кладбище так и не ответили!

— Три цветка воссияют над Градом, принеся избавление, чистоту и свежесть. На поле презренного ратника погаснет огонь, поднимутся те, кто был слеп, исполнившись жизни от источников сих. А зловещий Атакан-камень извергнет воды, и возвратится он в бездну, откуда и взят был.

Юрий Владимирович декламировал текст с пафосным надрывом, кривляясь и юродствуя, но, несмотря на тон отшельника, сердце Юли сжалось от радостного предчувствия.

— «Инкеримаанская заповедь»?! Только вы неверно цитируете! В каноническом списке не «на поле презренного ратника», так ведь даже не звучит, а «на ратном поле»; и не «извергнет воды», а «низвергнется в воды»! И причём здесь это кладбище?!

— Больно грамотные все стали! — отшельник недовольно поморщился и сплюнул. — Днём сама всё увидишь.

— А сейчас увидеть нельзя? У меня фонарик есть.

— Фонарик у тебя сейчас под глазом будет! Под ноги смотри! Фонарик у неё? Нельзя! Эта красна девица, подруга твоя, — отшельник кивнул через плечо, — сейчас от страха богу душу отдаст.

— У этой красной девицы, — услышав, что говорят про неё, Маша встряла в разговор, — между прочим, имя есть.

Юрий Владимирович остановился, развернулся в сторону Маши и недовольно покачал головой.

— На кой-хрен мне твоё имя?! Ты у шавермы часто спрашивала, как её при жизни звали?

Маша остановилась как вкопанная и злобно сверкнула глазами.

— Всё! Меня это уже достало! Я дальше никуда не пойду, пока этот хам…

— И не ходи! Испугала! Тоже мне!

— Юрий Владимирович! — Юля была готова взорваться. — Вам не кажется, что это уже слишком?!

— Ладно, девушки! — отшельник смутился. Казалось даже, что он искренне раскаивается. — Я был невежлив, вы уж простите! Зато мы уже пришли.

Они, действительно, стояли на краю большой поляны, посреди которой темнел силуэт двухэтажного дома с тремя башенками, обнесённого прочным деревянным частоколом.

Войдя в дом, хозяин щёлкнул выключателем, и они увидели просторную гостиную с круглым дубовым столом, старинными стульями, камином и микроволновкой.

— Электричество?! — кажется, Маша готова была забыть все свои страхи и обиды. — А отшельникам можно? Ну, электричество.

Юрий Владимирович добродушно улыбнулся.

— Вы располагайтесь, а я пока ужин разогрею.

На ужин была варёная картошка и какая-то дичь. Хозяин поставил по глиняному горшочку перед каждой из девушек, сам же сел напротив и с нескрываемым любопытством наблюдал, как они жадно набросились на еду.

— Юрий Владимирович…

— Деда Жора!

— Деда Жора, — Юля чуть не поперхнулась, произнося это, — а вы есть не хотите?

— Я чаю с вами попью. Ужинал перед тем, как вас искать идти.

— А как же коза? — Маше хотелось в отместку хоть чем-то поддеть отшельника.

— И козу подоил. Это я, чтобы вас поторопить.

— А мне хотелось бы увидеть, как такой, как вы, доит козу, — Маша не унималась.

— Увидишь ещё. И сама научишься.

— Что?!

— А ты думала, на курорт приехала?!

Маша захлопала глазами. Между тем Юрий Владимирович убрал со стола опустевшие горшочки и налил всем троим чаю. Вернувшись на место, он подпёр подбородок сложенными в замок руками и с ядовитой усмешкой посмотрел на Юлю.

— Петербург, значит, ищем? Почему здесь?

Этот хамоватый дятел в павлиньих перьях был Юле не очень приятен. Но человек, наизусть цитирующий «Инкеримаанскую заповедь», хоть и с ошибками, не мог её не заинтересовать.

— По целому ряду причин.

— По целому ряду? — отшельник хмыкнул. — И сколь длинен этот ряд, позвольте спросить?

— В корпусе местного фольклора есть элементы, свидетельствующие…

— Мы, девонька, университетов не кончали. Нам бы попроще бы.

Юля почувствовала, как наливаются жаром её щёки. Украдкой она посмотрела на Машу, ища поддержки, но та была увлечена вишнёвым пудингом, и всё вокруг перестало для неё существовать.

— У здешних вепсов есть поверье, — продолжила Юля с дрожью в голосе, — что, если в ночь на «Ивана Купала» забраться на самое высокое дерево в лесу, то можно увидеть, как в лунном свете сияет шпиль главного собора Петербурга. И тому, кто это увидит, будет даровано исполнение всех желаний. Это свидетельствует о глубокой укоренённости петербургского мифа в сознании.