========== Глава 1 ==========

«Пока падает со стола чашка и режут тишину фарфоровые брызги, ты увидишь, как расползается по швам истончавшая ткань бытия. Ты встретишь у ратуши старого шарманщика и вслед за его музыкой отправишься в долгий путь — вновь войдёшь в свою реку, отыщешь её истоки, напьёшься из них бессмертия и тридцатью птицами разлетишься по свету.

Вернувшись, ты сложишь сагу о своих странствиях; а ведь многие не успели бы даже испугаться…»

Дальше я читать не смогла: каждая буква и запятая казались издёвкой персонально в мой адрес.

Автор словно бы продолжал мне что-то доказывать, хотя всё, что было между нами, давно поросло быльём.

«Надо же! Целых тридцать птиц! — злобно думала я. — А почему не пятьдесят?! Почему не тысяча?!»

Наверное, есть какая-то дурацкая легенда, где птиц именно тридцать. Читатель побежит гуглить, а затем примется без конца умиляться глубочайшей авторской эрудиции.

Бесило и то, что в полупустом вагоне метро ту же книжку читало ещё человека четыре.

Вон, к примеру, прыщавая школьница напротив — глотает страницы, будто у неё в руках гримуар по приворотной магии.

Знало бы это восторженное чучело, что я еду встречаться с её кумиром, с ума бы сошла от зависти.

А мне почти всё равно… Мы не виделись больше года, и я согласилась встретиться только потому, что осталось ему недолго…

***

На Петроградской стороне, рядом с особняком Кшесинской, есть неприметное кафе. Назначая встречу, он вряд ли помнил, что там мы познакомились. Просто это одно из немногих мест в городе, где по-прежнему можно курить, к тому же он живёт здесь неподалёку.

Дорогою от метро я вспоминала тот далёкий мартовский вечер, когда мы наивно верили в любовь и ещё не догадывались, что отравим друг другу жизнь.

Ровно так же поддували сквозняки с залива, грохоча дорожными знаками, в льдистом закатном мареве искрился шпиль Петропавловки. Тени домов тянулись на восток, становясь похожими на огромных птиц, нахохленных и озябших.

Нам не было холодно. Мы пили пунш из бумажных стаканчиков, целовались и мечтали…

Сколько же лет прошло? И куда всё подевалось?

Остались только промозглые ветра, злоба и опустошённость…

В одной руке сигарета, в другой — телефон. И бровки домиком. Так и запустила бы в него чем-нибудь тяжёлым!

— Привет. Что пишут? — я устроилась в кресле напротив. — Про себя читаешь?

— Вот, послушай! — на меня он даже не посмотрел. — «К чести автора, он не бравирует тайнописью, не увлекается пародиями на аллюзии…» Кстати, ты не знаешь, что такое «пародия на аллюзии»?

— Понятия не имею.

— Вот и я не знаю… Ненавижу критиков! — мобильник он, наконец, спрятал. — Этот-то ещё ничего. Чаще всего они просто сюжет пересказывают. И восторгаются попутно… Знаешь, книжечки такие есть… Типа «Достоевский за девяносто секунд»!

— Ты с Достоевским себя сравниваешь?

— Не я, — он улыбнулся, — критики сравнивают! Дескать, поднял русскую литературу до высот девятнадцатого века.

— Это про последний роман?

Последний… Иногда мы швыряемся словами, не особо вдумываясь в их смыл. В его случае это слово звучало даже не приговором, а выстрелом в затылок.

Ляпнув, я до крови прикусила губу, но он, кажется, и этого не заметил.

— Читала?

— Нет, — зачем-то солгала я, — даже не открывала.

— Ты не много потеряла. Из стоящего там только третья глава, — он вяло отмахнулся, — да и то… Средненько, знаешь ли…

— Самокритично! Не замечала за тобою такого греха. А как же Достоевский? Как же высоты девятнадцатого века?

— Их тоже можно понять. Сюжет примитивный, герои картонные… Одним словом, фуфло. Но роман покупают, вот критики и выпрыгивают из штанов, заискивая перед читателем. А читателю и роман-то не интересен, ему цитатки подавай, чтобы умную беседу поддержать, — он погасил в пепельнице окурок и тут же вновь закурил, — знаешь, в чём проблема современной литературы?

— Ты позвал меня о литературе поговорить? — я понимала, что закипаю. — Тебе не с кем? Или ты думаешь, что у меня дел больше нет?

— Главная проблема не в критиках и не в бездарных авторах, которые интересны только друг другу! У нас ведь читатель картонный! — он отчаянно жестикулировал, его уже несло. — Ты посмотри на них! У всех одинаковые бородки из барбершопа, одинаковые ипловые приблуды, и живут они все одинаково! По расписанию! Чтобы, не дай бог, не пораниться и не обжечься! Вот и герой им нужен такой же плюшевый, как они сами! С фейсбуком вместо мозгов!

— Молодой человек, — окликнула я официанта, — будьте добры, чашечку капучино.

Другого способа нет. Чтобы заткнуть этот фонтан красноречия, нужно подчёркнуто его не замечать.

Пока мне несли кофе, он так и молчал, скорбно дымя сигаретой. Это мы тоже умеем! Даже лучше, чем трещать без умолку! Губки надует и смотрит сквозь тебя неистово — прямо-таки вылитый принц датский!

А кофе здесь по-прежнему приличный, только мы стали старше и злее.

— О чём ты хотел поговорить?

— О нас, — он со вздохом отвернулся к окну. — Знаешь, иногда мне кажется, что наша реальность — это только крохотный кусочек огромного лоскутного одеяла. Есть лоскутки, где мы так и не встретили друг друга, а есть, где никогда не расстанемся… Нужно только найти швы у того одеяла и… перепрыгнуть.

— Куда перепрыгнуть?

— Куда захочешь.

Фонари на улице зажглись уже давно. Вдаль убегал проспект, всё ещё голые деревья, утопая в его электрическом блеске, напоминали трещины на высохшей или промёрзшей земле. А может быть, это и есть те самые швы? Чего бы хотела я, если бы действительно могла выбирать?

— Слушай, а можно без лирических отступлений? — сорвалось у меня. — Прибереги для поклонниц.

Чаще всего мы делаем больно не из садизма, а потому, что нам больно самим. Разделить страдания с ближним — это ли не наслаждение?

— Можно, — он криво усмехнулся, — у меня к тебе будет одна просьба… Только сначала… Позавчера я был у нотариуса… Всё отойдёт вам с Сенькой… Если Гринкевич предложит продать права, проси вдвое. Вдвое он не даст, но сторгуетесь. Других вариантов не ищи, года через полтора моя писанина нахрен никому…

— Гринкевич? Кто это?

— Издатель. Ты его должна помнить.

— Не помню.

— Ну, еблан этот лысый. Не помнишь? Заходил к нам пару раз.

В нашей квартире побывало столько народу, и лысого, и волосатого, что у меня в глазах рябило. В ответ я лишь пожала плечами.

— Не важно. Он сам тебя найдёт. Главное, не тяни, а то…

— Ты так говоришь, словно…

— Я отказался от терапии, не могу больше… Теперь счёт идёт не на месяцы, а на недели.

Он не врал, но отчего-то мне захотелось придушить его прямо сейчас.

— Значит, ты хочешь, чтобы я тебя пожалела?!

— Мариночка, ты дашь мне договорить?! Ты можешь хотя бы раз в жизни меня спокойно выслушать?! В последний раз!

— В последний?! Не уверена! Ты меня и из гроба достанешь!

Снова помолчали — дело привычное.

— Ты по-прежнему много куришь, — я кивнула на пепельницу, которую официанты не успевали менять, — может быть, стоило…

— Теперь уже без разницы… Как Сенька? Наверное, совсем большим стал?

— Всю зиму температурил… Но я тронута твоей заботой. Спасибо, что спросил.

— Марин, ну зачем ты так? Ты же знаешь, в последнее время мне было не до того.

— Тебе всегда было не до того!.. Ладно, давай не будем начинать… О чём ты хотел попросить?

— Да, хотел… Я всю жизнь писал мусор для хипстеров и всю жизнь мечтал, что когда-нибудь напишу настоящий роман. С живыми героями, богатым сюжетом… Для себя, а не для этих придурков. Нет, не для себя… Помнишь, у Борхеса есть рассказ про писателя, которого расстреляли нацисты?

— Нет, не помню.

— Не важно. Для вечности, для Бога!

— Для Бога?! Надо же, на что ты замахнулся!

— Марин, помолчи, пожалуйста! — он сумрачно сдвинул брови, но на этот раз пауза была недолгой. — Годы таяли, а я всё только примеривался, думая, что времени у меня навалом. И только когда у меня нашли опухоль, я наконец очнулся. Мир стал другим! Красочнее, ярче! Понимаешь?!