Когда он проснулся – его мозг взял паузу, потому что не мог обработать информацию, поступающую от зрительных рецепторов. Он был словно в темном тесном провале, лишь откуда-то сверху просачивался медленный свет и доносились тягучие звуки.
Наконец провал стал срастаться. Все гуще и ближе был льющийся сверху свет, он растягивался в нити, давая всему протяженность, и стягивался в узлы, давая всему количество. У недавнего пассажира «Адмирала Мэхэна» в опустевшей емкости сознания стали постепенно оседать впечатления.
Он пока не чувствовал своего тела, знал лишь, что существует, что втягивает питательные вещества, что его пронизывают самые разные колебания, с разной амплитудой и плотностью энергии, и некоторые приходят очень издалека.
Потом он ощутил окружающее пространство, хотя и не почувствовал возможность самостоятельного движения.
Все, что было вокруг него, находилось как будто за завесами. Большой мир то ли просвечивал сквозь них, то ли проникал в них, растекаясь по ним разводами.
Вначале эти разводы были плоскими, потом стали обретать объемность и, наконец, охватили его.
Он ощущает себя как нечто очень малое, застывшее в толще воды. Наверное, так себя чувствует какая-нибудь микроскопическая, но живая частичка планктона. Но он становится больше и больше, у него появляется куполовидное тело и щупальца. Он дрейфует вместе с морскими течениями, лениво вбирая и выдавливая обратно окружающий его жидкий космос. Его тело заостряется, а щупальца удлиняются – такая головоломка, как двигать ими всеми; он по-прежнему всасывает и выдавливает воду, но теперь прилично мощнее и выбирая направление. Его тело еще более приспосабливается к мягкой силе воды, выгребая плавниками и толкаясь хвостом, он резко уходит в давящую изумрудную глубину и взмывает вверх, к хрустальному свету, раскрыв жерло глотки, чтобы ухватить еду за мягкое сочное пузо. И ему кажется, что бесчисленные обитатели моря, и бентос, и планктон, и нектон – это продолжение его самого.
А когда все завесы упали, он увидел себя в большом аквариуме. Похожий на те, что в дорогих магазинах, где держат живую рыбу на продажу. Только не вода в этой емкости, а некий гель. Этим веществом заполнено и его горло, и его легкие, но он дышит. Хотя с бо́льшим усилием, чем раньше. Стекло у аквариума не простое, металлическое; как не психуй, не разобьешь. В тело впилось несколько капельниц, на тело и голову понаклеено множество датчиков, сквозь стекла аквариума видны приборы всякие, что по его душу. Многочисленные светодиоды и индикаторы напоминают глаза целой стаи зверей. Руки слушаются, а вот нижнюю часть он совсем не чувствует – ему, кажется, вводят анестетик в поясничный отдел позвоночника. Так что особо не поплещешься, не говоря уж о том, чтобы дать деру.
Выделяет он, не отходя от кассы, под себя, причем органы выделения не спрашивают разрешения. И питается он не как человек с большой буквы. Хорошо хоть не сыплют корм, как аквариумной живности. Сначала подавали питательные вещества через канюлю, введенную в вену, потом «обед из трех блюд» по шлангу, засунутому через рот прямо в пищевод.
Он стучал ладонями по стеклу, мол, выпустите меня отсюда, буду жаловаться в ООН. Господа с той стороны аквариума лишь сдержанно ухмылялись, и ему вскоре стало ясно, что ООН до него дела нет. Что он, скорее всего, не числится нынче в списках живущих и здравствующих людей. Попалась птичка. Или, учитывая аквариум, рыбка. Его рассматривают как животное. Притом опасное, считай, как монстра.
Здесь он научился усмирять свои чувства. Как ни бесись, как ни угрожай расколоть свою голову о бронестекло, а сделаешь хуже только себе. Господам, находящимся по ту сторону аквариума, это все по барабану, разве что увеличат дозу успокоительного средства.
От его прошлой жизни остались только жалкие осколки воспоминаний, которые он никак не мог собрать воедино, как ни старался. Будто кто-то ударил молотком по хрупкой конструкции его памяти и вдребезги разбил ее. Хуже всего он помнил то, что было недавно; впрочем, и отличить недавнее от давнего у него редко получалось. Единой биографии не склеивалось.
Из-за огромных дыр в памяти ему хотелось рычать и плакать, но и этого он не мог сделать, потому рычание оборачивалась каким-то глухим бульканьем и становилось трудно дышать. Вот какой-то осколок воспоминания: он стоит у входной двери, а ее ручка возле его носа, а до звонка ему не дотянуться – тут он совсем клоп. Да, он ходил в школу, даже помнит, как она выглядит, примерно. Но совершенно не может вспомнить дороги от дома до школы, где она вообще находилась? Вспоминается какая-то квартира, но его ли или его подружки? Он вспоминает морской корабль, кто он там? Дым, раскаленное брызгающее окалиной железо, бурлящая и смыкающаяся над головой вода. Это было с ним или увидено в каком-то фильме? Могучий торс, обвитый пулеметными лентами, и не менее мощные руки, которые крепко держат двадцатикилограммовый авиационный пулемет, извергающий тысячу восемьсот пуль в минуту – это ведь точно фильм, забыл только название. Зеленых маленьких инопланетян, пупырчатых как огурцы и вылезающих из-за шкафа, он тоже вспоминает – наверное, они киношные. Но уверенности в этом нет.
Многим картинкам, которые присутствовали в его памяти, он не мог дать словесного описания. Кто этот человек? Чье это лицо? Кто эта пожилая женщина? Он не мог вспомнить даже имени своей матери. Не мог определить причину появления шрамов у себя на теле. Хирург, похоже, поработал над ним, но что случилось?
Вот какой-то старик, пахнущий дешевым табаком, с руками похожими на корни дерева. Он достает из пыльного шкафа китель с орденами, надевает и улыбается щербатым ртом. Его собственный дедуля или просто старичок, показанный по телевизору? Однако до деда ли сейчас, если он не помнит, как зовут его самого.
Возможно, его имя начиналось на букву К. Примем это за основу. Буква К – это звук Ка. Сойдемся на том, что его зовут Ка. Хотелось бы, конечно, что-то подлиннее, например Кака. Но это слово слишком напоминает о том, что регулярно появляется в аквариуме благодаря ему. Да и явно по-бразильски звучит. Есть же такая страна Бразилия, но он точно не оттуда, потому что там всегда солнечно и тепло, а он вырос в таком месте, где, как правило, пасмурно и холодно. Или он все-таки из Бразилии? Иначе почему звучит у него в голове навязчивая мелодия: «Samba! Samba de janeiro, samba, samba de janeiro»? И хочется делать и руками, и ногами, и тазом разнообразные движения, потому что до смерти надоела неподвижность. «Sempre assim, Em cima, em cima, em cima. Sempre assim,em baixo, em baixo…»
Затем экспериментаторы убрали паралич с его нижних конечностей и перевели из аквариума в приличных размеров бассейн, типа заслужил. Там уже не гель чмокал, а плескалась как будто нормальная вода. Теперь он дышал то воздухом, то в воде. При температуре двенадцать градусов. Именно такая была для него теперь терпимой. Приучали его и к водичке похолоднее, понижая температуру в бассейне сперва на несколько часов, а затем и насовсем. Бывало, что становилось неуютно, тесно как-то, будто его шнуром прошили и перетянули, и очень больно делалось местами, но все же он и к этому притерпелся.
После таких улучшений закономерно настало время свершений и дальняя дорога. Его перевозили, предварительно сильно успокоив транквилизаторами, при заторможенном ритме дыхания и сердцебиения. И по-настоящему Ка проснулся, считай, в освежающей воде какого-то моря, явно не южного, на глубине нескольких метров, без какого-либо подводного снаряжения, и он снова дышал в воде. Потом его доставали на поверхность и погружали опять.
Вопреки рефлексу, он должен был сильно выдохнуть перед погружением, чтобы легкие затем выдержали подводное давление. Ему снижали инъекциями реакцию дыхательного центра, чтобы тот вдруг не отреагировал судорожным вздохом на временную гипоксию – в тот момент, когда Ка переходил на жидкостное подводное дыхание. Потом из носа выходили пузырьки, давление в легких снижалось, но дыхание продолжалось, причем очень частое. Легкие теперь работали иначе, по крайней мере, интенсивнее. А вдобавок под водой он отчетливо ощущал стук другого сердца, которое находилось справа от обычного.
