Сюда же можно приплюсовать и еще один психологический момент. Явление мертвого тела в институтском коридоре вошло в сознание ниикиэмсовской публики одновременно с невероятной историей о его предыдущих появлениях. Именно эта – мистическая (фантастическая, шарлатанская, дурацкая – как хотите, назовите) – сторона дела вышла на первый план и затмила все прочие мысли по поводу убийства электрика. Ясно, что именно Миша выдвинул это обстоятельство в качестве психологического объяснения непонятного временного слабоумия, поразившего всех знавших о существовании платины и отвечавших за ее сохранность. К этому нашего героя подтолкнули отчасти те разговоры, которые он слышал в лаборатории всего лишь несколько часов назад, удивляясь, как могут взрослые образованные люди принимать во внимание и обсуждать подобные дедовские предрассудки. Но всё же, главным образом, он основывался на собственных воспоминаниях о том впечатлении, которое произвел на него впервые услышанный рассказ об убийстве в стенах НИИКИЭМСа. Кто убил? зачем? – все эти вопросы меркли на фоне главного: как можно объяснить трехкратное появление убитого? Именно эта не укладывающаяся в сознание несуразность происходящего затмевала все прочие соображения и требовала незамедлительного разрешения. А об остальных аспектах дела он стал задумываться лишь после разговоров с Костей. Да и до описываемого времени пережитое яркое впечатление еще не вполне изгладилось в душе чувствительного к таким парадоксам Ватсона, так что подспудно могло влиять на его соображения и рассуждения. Костя, похоже, не придавал таким психологическим нюансам большого значения, но с Мишей спорить не стал, согласившись, что могло быть и такое. Тем более, что всё это было лишь их собственными измышлениями, а расспросить об этом Хачатряна или Нину было уже невозможно. Однако факт оставался фактом: в первое время никто не хватился отсутствия платины (нельзя же сомневаться, что к тому времени, когда был обнаружен труп, ее уже и след простыл).
И лишь к вечеру понедельника (судя по поведению Нины) это хищение было обнаружено. Нет опять же сомнений, что кладовщица бросилась с этим известием к заму по АХЧ – своему прямому начальнику, и с утра вторника он настойчиво стремился переговорить с директором. О чем конкретно шел разговор, нашим героям было неизвестно, но, опираясь на услышанную секретаршей сакраментальную фразу про «друзей директора» и «тюрьму», его содержание было легко домыслить. Тут однако приходится вступать на не слишком надежную почву правдоподобных предположений, поскольку речь заходит о поведении находившегося на заоблачной высоте академика, о мотивах и решениях которого Мише так и не удалось что-либо узнать до самого конца всей этой истории. Судя по всему, Костя также знал об этом не намного больше своего соратника. Тем не менее вся картина событий косвенно свидетельствует о том, что главной причиной, надолго задержавшей избавление институтского склада от опасного ценного груза и возвращение платины на аффинажный завод, было нежелание академика поставить вопрос ребром и потребовать немедленного удаления случайно попавшей в институт большой партии драгоценного металла. Надо полагать, что после извлечения на свет божий такого результата допущенной где-то в недрах министерских отделов и канцелярий грубой (и, можно сказать, вопиющей) ошибки кому-то из высокопоставленных чиновников грозила выволочка за недосмотр и халатность, а то и еще более неприятные для виновника оргвыводы. Ясно, что академик – тонкий специалист по взаимоотношениям в чиновно-бюрократической среде (а как бы иначе он продвинулся до звания членкора и занимаемой им директорской должности?) – опасался стать непосредственным возбудителем процесса, ведущего к неприятным последствиям для облеченных властью лиц, от которых могла зависеть и его (академика, то есть) будущая карьера и судьба. Естественно, он изо всех сил старался решить неприятный для всех вопрос кулуарными методами, не поднимая шума и не выдвигая никаких резких громогласных требований. У себя же в институте он успокаивал причастных к делу лиц заверениями, что всё у него под контролем и что в ближайшее время неприятная проблема будет благополучно разрешена. При этом он, конечно, пускал в ход свой непререкаемый авторитет (кто бы в институте посмел ему перечить?), но, как мы видим, не гнушался и мелким подкупом – трудно усомниться в том, что пресловутая банка с растворимым кофе попала к Нине из директорских рук.
Здесь я не могу устоять перед желанием отвлечься ненадолго – уверяю читателя: всего лишь на краткий срок – и высказать собственное мнение по затронутой проблеме. Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что средний человек[25] очень своеобразно реагирует на различные виды опасности, угрожающие его благополучию и жизни, и во множестве случаев такие реакции трудно признать рациональными, основанными на трезвом подсчете потенциальных рисков. Это легко заметить в любой (более или менее доступной моему наблюдению) среде: и среди простых работяг, чего-то там пилящих, фрезерующих, паяющих, штукатурящих, варящих и так далее, и среди занимающих следующий этаж итээров (инженерно-технических работников), то же самое можно сказать и о многочисленной канцелярской братии и мелком чиновном люде, в какой бы конторе они не занимали свои должности. И почти ту же (ну, может, с некоторыми особенностями) картину можно увидеть в наших НИИ, КБ, проектных институтах и тому подобных конторах, заполненных в основном людьми, которые получили диплом о высшем образовании и, следовательно, имеют социальный статус интеллигенции – по определению, самой разумной и способной к рациональному мышлению части населения нашей страны.
Речь здесь о том, что в подавляющем большинстве случаев наш человек, получив от начальника указание сделать нечто, прямо запрещаемое законами, служебными инструкциями или общепринятыми правилами, и осознавая потенциальную опасность такого поступка, тем не менее склонен выполнить данное ему приказание. Казалось бы, для исполнителя гораздо безопаснее отказаться от выполнения запрещенных действий. Чем ему, собственно говоря, грозит недовольство начальника? Ну, лишат его премии, переведут на неудобный график работы или еще какую-нибудь пакость сделают, в самом крайнем случае, вынудят уволиться. Так ли уж это страшно? И можно ли сравнить подобные неприятности с риском стать жертвой взрыва, транспортной катастрофы, пожара или с вполне реальной возможностью попасть под суд и на долгие годы загреметь туда, где вероятность получить тяжкие увечья и инвалидность еще на порядок выше, чем на обычном месте работы. Ни у кого ведь нет сомнений, что при неблагоприятном стечении обстоятельств (а именно от них предостерегают все эти правила техники безопасности, финансовые инструкции и прочие строгие запреты) отдуваться придется не высокому начальству, а этим получившим указания сверху исполнителям. Простой здравый смысл, вроде бы, советует не соглашаться на нарушения: раз тебе дают указание, то в нарушении законов и инструкций заинтересован кто-то другой – вышестоящий, а под раздачу – в случае чего – попадешь скорее всего именно ты. Что может быть рациональнее такого подхода к делу? И не такой ли тактике должен следовать всякий, получивший указание нарушить некое правило? Однако на деле все эти правила, инструкции и даже статьи уголовного кодекса массово и повседневно нарушаются теми, кто не получает прямой выгоды от подобных поступков. Люди просто делают то, что им сказано, а всерьез задумываются над тем, что сделано, лишь немногие – те, кому не повезло (если им, конечно, удалось выжить и они в состоянии о чем-либо задумываться). Я понимаю, что феномен подобной иррациональной покорности начальству, вероятно, далеко не так прост, каким он кажется при наблюдении со стороны, и мотивация таких послушных исполнителей начальственной воли требует глубокого и всестороннего анализа, но то, что склонность к описанному поведению повсеместна и очень широко распространена, спорить, по-моему, не приходится. Тем же, кто со мной не согласен, я могу только посоветовать внимательно ознакомиться с многочисленными книгами и статьями, описывающими катастрофу в Чернобыле на всех этапах развития этой аварии – в ней активно участвовали десятки тысяч таких «исполнителей», а не только отдававшее указания высшее партийное руководство.
