И всё-таки в том, как она вступает в полутемный коридор, видна некая неуверенность и настороженность. Свет в коридоре выключен, и только те его части – ведущие вправо и влево, – которые прилежат к лестничной клетке, более или менее освещены, дальше очертания его стен и выходящих в него дверей теряются в постепенно сгущающейся мгле. Вахтерша делает несколько шагов по направлению к невидимому в темноте концу коридора, на несколько мгновений приостанавливается, как бы приглядываясь (прислушиваясь?) к чему-то невидимому нам, и затем из ее уст вырывается негромкий, но ранящий слух, нечленораздельный вскрик: «Ыи-игр-ых!» Она резко поворачивается – лицо ее искажено ужасом – и делает рывок в сторону лестницы. Что бы она там ни увидела, ясно, что речь идет о чем-то экстраординарном и жутком, способном лишить человека разума и воли. Никакие признаки пожара, затопления или взлома учрежденческой кассы не могли бы дать такого эффекта. Похоже, вурдулак прятался вовсе не за мусорными баками.

Но буквально через мгновение картинка существенно меняется. Не сделав и двух шагов, женщина сдерживает свой порыв к бегству и, явно стараясь идти осторожно, медленно спускается по лестнице, выключает свет на лестничной клетке, запирает за собой дверь в вахтерскую (слышно как брякает какая-то щеколда), и через секунду внутри гаснет лампочка.

В здании воцаряется беспроглядная темнота и мертвая тишина.

Принимаясь теперь за непосредственное изложение событий, составляющих сюжет этой книги, я должен немного рассказать о предыстории взятого читателем в руки романа.

Сочиняя свой предыдущий детектив – «Пророчица», – я нимало не сомневался, что первый мой опыт в художественной литературе, станет одновременно и последним. Никаких излишних иллюзий относительно своего творческого потенциала у меня не было. Неуемный зуд писательства и стремление к самовыражению меня не мучили (а точнее сказать, легко удовлетворялись трепотней с приятелями), и я прекрасно понимал, что осчастливить читающее человечество чем-то, на что способен только я и никто иной, у меня нет ни малейших шансов. Я был уверен (и сейчас в этом не сомневаюсь), что русская литература достаточно богата, чтобы удовлетворить любые читательские потребности, и если мое литературное наследие сведется к одному-единственному детективу, никакого заметного ущерба русской прозе это нанести не может. Поэтому, обещая читателям «Пророчицы» закончить свою писательскую карьеру точкой в конце длинного романа, я делал это абсолютно искренне, ни о чем ином и не помышляя. Однако судьба, вовсе не интересуясь моими планами на будущее, уготовала мне иную стезю.

При этом мои поспешные обеты были дезавуированы и высмеяны всевидящей судьбой довольно ехидным, можно сказать, способом. В конце концов, получилось так, что к опровержению своих слов и к решению взяться за еще один роман я пришел не только вследствие своего пагубного пристрастия к детективам вообще, но и благодаря тому, что сам уже однажды согрешил и поддался соблазну написать детектив. Как говорится, коготок увяз…

Читатель, я надеюсь, поймет, что мои слова о пагубности детективов и грешности их создания не вполне серьезны – это я посмеиваюсь над самим собой и своими собратьями по страстной приверженности к детективному жанру. Но на деле я большого греха в такой страсти не вижу. Конечно, вклад детектива (а я имею в виду только настоящие, хорошие детективы) в выполнение главной функции художественной литературы (и искусства вообще) – очеловечивание читателей, – вероятно, весьма скромен. И, не прочитав за свою жизнь ни одного детектива, можно быть тонким ценителем и знатоком литературы, а главное, пользоваться даваемой ею возможностью подниматься по тем ступенькам, по которым совершалось восхождение человечества от вчерашней недоразвитой обезьяны к цивилизованному представителю Homo sapiens. Всё это очевидно. Но у литературы есть и другая важная функция – развлекательная. Как правило, читатель берет в руки художественную книжку не с целью самосовершенствования, а ради того, чтобы развлечься, чтобы пережить отсутствующие в его обыденной жизни эмоции, испытать новые ощущения, стать если не героем, то хотя бы непосредственным свидетелем потрясающих событий или увлекательных приключений. Только те книги, которые способны захватить читателя и отвлечь его на время от забот вялотекущей жизни, имеют право называться художественной литературой, и только они в состоянии повлиять на душу читающего и вызвать появление в ней новых, ранее не испытанных человеческих чувств и мыслей. Здесь не место разбираться в сложных проблемах превращения исходной развлекательности в душевное преображение читающего – для этого потребовался бы целый трактат, – но уже сказанного вполне достаточно для полной реабилитации детектива. В смысле развлекательности он нисколько не уступает всем прочим жанрам, и только от качества читаемого детективного романа или рассказа зависит его эстетическая оценка и возможность его отнесения к истинно художественным творениям.

Исходя из таких (как мне кажется, здравых) воззрений на предмет, я вовсе не стесняюсь своего пристрастия к детективам (благо, сейчас появилось много возможностей для удовлетворения этой страсти) и не считаю грехом написанный когда-то роман – ну, написал и написал – дело житейское. Вы можете считать его никудышним – ваше право, но то, что он – детектив, в вину мне поставлено быть не может. Однако пора уже вернуться к описанию того, как зарождался этот второй мой роман – с «ходячим трупом», – и вывести на сцену одного из главных его героев.

С этим персонажем начатого мною романа (ну, конечно, с его прототипом) я познакомился в библиотеке. В этом нет ничего удивительного – всю свою жизнь, сколько себя помню, я усердно посещаю библиотеки, и среди моих более или менее близких знакомых вряд ли можно найти кого-нибудь, кто никогда бы не пользовался гостеприимством этих учреждений культуры. Ясно, что с любым из известных мне лиц я вполне мог столкнуться у книжных стеллажей. Менее обыденно то, что поводом для завязавшегося разговора и последующего достаточно близкого знакомства с тем, кого я буду в дальнейшем называть просто Мишей, была наша общая любовь к детективному жанру.

Дело было в середине восьмидесятых, и никто еще не мог и вообразить того книжного изобилия, которое излилось на нас всего лишь через несколько лет. Напротив, времена были самые скудные во всех отношениях, и раздобыть что-нибудь приемлемое из телесной или духовной пищи было совсем непросто. В части же снабжения читателей художественной литературой дело обстояло катастрофически плохо. Даже по сравнению с предыдущими десятилетиями, тоже не баловавшими отечественных любителей литературы, книжный голод стал на порядок более выраженным и достиг, можно сказать, своей максимальной отметки – рядовому читателю, не вхожему в какие-то запретные закрома и распределители, практически полностью перекрыли кислород. Читать стало нечего. Издательская политика, с шестьдесят восьмого года озабоченная лишь тем, чтобы в печать не просочилось чего-нибудь «лишнего» и «опасного», усугублялась ответной реакцией на такой цензурный зажим, в результате чего были наглухо законопачены все щели, через которые к читающей публике проникал свежий воздух. Дефицит интересных книг закономерно привел к тому, что они стали обладать не только потребительной, но и меновой ценностью, а следовательно, основная их масса попадала в руки не тех, кто их читал, а тех, кто имел возможность их приобрести. Шкафы, на полках которых красовались нетронутыми «собрания сочинений», «литпамятники» и синенькие томики «большой серии библиотеки поэта», стали восприниматься как столь же наглядное свидетельство зажиточности и жизненного успеха хозяев, что и рядом стоявшие «стенки», заполненные хрустальными вазами, ковры на стенах и пузатый цветной телевизор. Волна престижного потребления, сделавшая книги – наряду с мохеровой пряжей и гречневой крупой (не говоря уже о сотнях других дефицитных благ) – одним из платежных средств бурно идущего подпольного товарообмена, а книжный шкаф – домашней сберкассой, смела с прилавков книжных магазинов всё, что пользовалось хотя бы минимальным спросом. Рядовому покупателю был оставлен выбор между политиздатовскими брошюрами о происках неоколонизаторов и невзрачными изданиями местных поэтов. Немногим лучше обстояло дело и в библиотеках: длинные ряды полок были заполнены всяческой макулатурой, слегка разбавленной отдельными книжками давно прочитанных классиков. Если ты не готов был часами сидеть в читальном зале – где все же кое-что из желаемого тобой могло оказаться в наличии, – то и большая городская библиотека не давала решения твоих проблем. Надо было как-то выкручиваться и находить нестандартные пути книгоснабжения.