– И ты живёшь одна? Неужели за тобой никто не присматривает? – он поднимается в ванну следом за приглашающе машущей рукой Тсуной и отдаёт пакет с рубашкой, которую захватил на всякий случай для поддержания легенды.

Савада закатывает рукава малиновой толстовки, набирает воду в тазик и опускает туда рубашку. Занзас делает глоток из бокала, не ожидая ничего хорошего, и приятно удивляется вкусу.

– Мне шестнадцать, – фыркает она. – Я сказала, что достаточно взрослая. Меня проведывают одноклассники и папин друг с работы, но я могу о себе позаботиться.

Занзас попивает виски, смотрит на обтянутый джинсовыми шортами девичий зад (ванна глубока и высока, так что Савада едва ли не пополам складывается) и думает, что это даже слишком легко.

Тсунаёши управляется быстро, оставляет рубашку, на состояние которой Занзасу уже плевать, стекать и бросает хитрый взгляд через плечо.

– Вы же не считаете, как мой папочка, что шестнадцать – это слишком мало, чтобы принимать серьёзные решения?

То ли виски незнакомой марки делает своё дело, то ли виновато злобное торжество, сидящее где-то внутри и отравляющее кровь, хотя с Савадой он ещё не закончил, но Занзас залипает на этих розовых блестящих губах, словно в замедленной съёмке видит, как они округляются, когда девчонка произносит «мой папочка». Занзаса бросает в жар, Пламя Ярости вспыхивает в нём голодно и зло.

Он никогда бы не подумал, что у него встанет на малолетку. Он никогда бы не подумал, что, имея возможность свернуть ей шею, даст Саваде прожить лишние пару часов. Он никогда бы не подумал, что трахнуть шестнадцатилетку, которую собираешься убить, покажется ему неплохой идеей. Но Савада вдруг говорит: «Кажется, я намочила толстовку», – и стягивает её через голову. Занзас смотрит на самый простой белый бюстгальтер, который в жизни бы не посчитал сексуальным, и хрипит не своим голосом:

– Нет. Шестнадцать – это уже очень много, – в конце концов, он даже не врёт, ведь в свои шестнадцать возглавил Варию.

Занзас скалится, перед глазами встаёт пелена, и только Савада в этом размытом мире для него пульсирует алым. Животная похоть давит на мозги, Скайрини обещает себе разорвать Тсуну голыми руками, как только его желание будет удовлетворено, но успевает лишь сдёрнуть с коротко взвизгнувшей девчонки мешающие шорты.

А в следующий момент его мозги украшают кафель ванной Савады.

– И что это ты делаешь? – с ласковой угрозой интересуется Реборн, поглаживая пистолет. Не глядя переступает через тело последнего, пусть и приёмного сына Тимотео и вздёргивает Саваду за волосы.

Девчонка морщится, куксится:

– Я перепутала бутылки! Когда поняла, что помирать он не собирается, пришлось импровизировать.

– Решила до последнего играть со Скайрини в игру «Ой, а почему это у тебя, бабушка, такие большие уши»?

– До вопроса про зубы дело бы не дошло, – уверяет Тсуна. – Я как раз думала, как бы поудобнее перехватить тот топорик, что лежит под ванной.

– По одной из версий охотник убивает Красную шапочку вместе с волком, наказывая за блуд, – Реборн насмешливо ухмыляется.

– Из европейских сказок мне больше понравилась про Ганзеля и Гретель. Жаль, ведьму в конце убили, – отвечает зеркальной ухмылкой Тсуна.

– Позорище, – киллер проводит ладонью по её щеке, шее, стирая чужую кровь, и скалится. – Даже отравить толком не можешь.

– Зато готовлю неплохо. Пирожки с мясом будешь?

Реборн с сомнением косится на труп Скайрини. От некоторых привычек дорогой ученицы оторопь брала даже его.

– Мясо выберу сам.

– Как скажешь, охотник.