Апрель, и апельсин, и ломкий стук капели так делятся легко на солнечные щели. А в лужицах (с эмалью льда) – бензин, и солнце бьёт полого по панели. Луч пилит синеву, как жук-пропеллер, но в ветках первая мелькнула акварель. Над лужицей испуганно кружится, из сна ли выпав, со снегу, синица. Конец зиме, мой ветреный апрель. II Мой апрель-менестрель, ледяной, продувной одуванчик. Как в сифоне, капель комарино звенит, то ли плачет. За снега, за века затаясь, что тебе то и дело, всем кивая: «Пока!» — улыбаться упрямо, несмело. Прозвенела струя: «Я другой, я не знаю, веками только камни стоят, оттого что из вечности – камни. Мне так больно от холода и от слепящего света, ручеёк я и облако, сам я из талого снега». …Уходя налегке, пробежит, не прощаясь, нечаянно трель-капель по щеке, дребезг ливня и трепет дыханья. Где гостишь, с кем летишь, мой апрель, колокольчик и мальчик? Смехом сыплешься ль с крыш иль горстями (безгорестно!) плача. Баллада о елях и детстве I Мельчат огоньками мили, и мысли горят воочью, мчусь в жёлтом автомобиле (он снят с антресолей) ночью. А память áховой пылью на крыльях автомобиля порхает за тормозами, где лак слезает – слезами. Из-под колёс под колёса огни неверные лезут, вдруг что-то сверкнуло косо, тень дерева перерезав. летящая в сон из детства — туда, где некуда деться? Олень ли то в отдаленье? «Что?.. Вам в аллею из елей? В ту, видную еле-еле?.. Поверив искомой цели, скорей берите левее». II Утро холодом веет, снежные флаги белеют, мой маленький джип в аллею вплывает, дышать не смею. «Бежит и тает, как свечка, по улочке, бежевой речке, иное солнце – ручное, в оранжево-белом облаке солн-шар [2] – печёное яблоко, он мал, но оно сквозное. Вот белый олень промчался, и миг лишь до сна остался…» Лёд тронулся – не остановишь, — напрасно баранку ловишь, джип, верная моя лайка, что ось, что любая гайка летят на север, за осень, вслед снегу тебя заносит. Туда, за алмазной гранью (последней в максимализме?), за Северный полюс жизни или, быть может, за Южный (такой же книжный и вьюжный)… А грань земная – на осень по кругу назад – и бросит. Увы, аллея из елей покрыта снегом забвенья и нам видна еле-еле… Мой город, на сон похожий, летят огоньки и звенья, что ж, снова я твой прохожий. Но сонм рождественских елей всё там же. Он не левее, а прямо – и вверх! Правь твёрже. «В горах моё сердце» [3], Боже. Почти верблюд
Дети, и цветы, и звери (или проще – рай): «Проходи – зовут, – сквозь дверь и с нами поиграй». Но она – всё туже-ýже. Нет, не мародёр, не пират, я неуклюже взрослый дромадёр. Больше солнца, и без меры вас любил – люблю. Жаль, что я уж жёлто-серый и почти верблюд. На дворе кричит погонщик и стоит жара. Тащат тачку, катят бочку — вот и вся игра. Побреду, закинув шею, в жар песок колюч. Как найти мне тот волшебный и сребристый ключ, что, открыв в решётках струны, прозвенит в саду, где игрушечные луны ждут свою звезду. Осенний рисунок. Дорога Ах, если бы иначе! Хоть бы немного. Но вдаль убегает прозрачно дорога. Ни тени, ни света – инáче – не будет. И мимо проходят усталые люди. Мой путь – выпад в цель, тем точней, чем случайней. Он краток, в нём надо пробыть – без отчаянья. 1970 г. Ольга Морозова 46 лет. Живёт в городе Чебоксары Чувашской Республики. По профессии – врач-невролог. С детства пишет стихи: любовную, природную, философскую лирику; малую прозу – эссе. Ни разу не публиковалась. В 2020 году прекратила врачебную деятельность и переключилась на писательскую. Пробует себя в разных жанрах. В процессе написания нескольких книг: мемуарного романа, романтической повести и в жанре нон-фикшн о путешествиях. вернутьсяСолн-шар – словообразование, как у И. Северянина, В. Шершеневича и советских поэтов С. Кирсанова и А. Вознесенского. вернуться«В горах, в горах моё сердце…» – из стихов Роберта Бёрнса в переводе С. Маршака. |
