Командор не спешил убирать свою руку, с интересом вглядываясь в лицо девушки своими темными, пытливыми глазами.
- Посмотрела? – удивительно жестко поинтересовался он, - а теперь уходи.
- Что это такое?
Вероятно, не выдержав более ее пристального внимания, мужчина довольно грубо выдернул у Рей свои руки и отошел к столу, чтобы натянуть валявшиеся там перчатки. Судя по тому, как он скривился, проделывая это, занятие было не из приятных.
- Тебе действительно интересно? – надломленным голосом откликнулся Кайло и суетливо закурил, оборачиваясь к своей гостье.
- Послушай, ты, - не выдержала в конце-концов Рей и сделала несколько шагов к мужчине, чтобы ткнуть его пальцем в грудь, - я устала от твоих загадок. Ты… - она немножко растеряла свою решимость, произнося следующее, но отступать было поздно, - ты говорил, что любишь меня. Тогда сделай меньшее, что можешь для меня сделать. Скажи правду, - голос на этих словах предательски дрогнул.
Командор улыбнулся ей с нежностью и тоской.
- Кем я, по-твоему, был до Галаада?
Рей задумалась, потому что до этого момента у нее не было никакого подходящего случая поразмыслить на эту тему. У нее был определенный набор фактов из которых сложно было вылепить внятный ответ на этот вопрос. Он хладнокровный убийца, но разбирается в музыке и искусстве.
- Военным? – робко предположила девушка, заставив мужчину улыбнуться еще шире. Служанка вдруг уловила в его лице, именно сейчас, черты и выражение той его стороны, которая была известна ей, как прячущийся в доме водитель Бен. Не жуткого чудовища в маске, которое, как в детских сказках, прятало за своим страшным обличием чувствительную и нежную душу. А простого человека.
- Нет. Мальчишкой я служил, лишь чтобы отдать долг родине, - он довольно беззаботно пожал плечами и выпустил в воздух струйку дыма, - всю свою жизнь я положил, чтобы пройти строгий конкурс в нью-йоркский филармонический оркестр и добился этого.
- Но? – озвучила повисшее в воздухе слово Рей.
- Но грянул Галаад, - Кайло мигом помрачнел и ожесточенно потушил окурок в пепельнице, словно пытаясь выместить на нем свою злость, - они казнили правительство. Там была моя мать, она была в конгрессе. И пришлось отказаться от музыки и посвятить себя мести, сопротивлению. В первые годы весь этот режим был довольно шатким и у нас были сторонники. Мы верили, что сможем вернуть прежний мир, но это было наивно. Наших людей казнили пачками. Тогда вешали не на специально отведенной стене, а на столбах, на вывесках супермаркетов, везде, потому что людей было больше, чем мест, где им полагалось висеть, - он криво усмехнулся и снова закурил, - попался и я. Но они знали, кто я, кто моя мать, фамилия была на слуху и… скучно было меня просто повесить, как остальных. Меня долго пытали. Вспомнив, что я музыкант, они нашли чрезвычайно забавным переломать мне все пальцы. Думали даже оставить в живых, в насмешку, и этими вот изуродованными руками заставить играть их военные марши. Но я попытался сбежать и…
- Так ты умер, - прошептала Рей и только теперь заметила, что плачет. Она принялась судорожно вытирать влажные щеки рукавами пижамы и только размазала по ним слезы вместе с остатками уже начавшей засыхать чужой крови.
- Сноук дал мне жизнь, но не музыку, - вздохнул командор и избавился от еще одного окурка, - когда я пытаюсь играть, раны снова раскрываются. Но я не об этом его просил.
- А о чем?
- Дать мне возможность вернуться и уничтожить ебаный Галаад.
От этих злых, ядовитых слов, полных ярости и отчаяния, какая-то туго натянутая в душе девушки струна лопнула и со звоном порвалась. Она разрыдалась в голос, по-детски пряча лицо в ладонях, пока не почувствовала мягкое, осторожное, прикосновение к своему плечу. Медленно отняв пальцы от глаз, она посмотрела на руку Кайло на мягкой ткани пижамы, без перчатки, снова сияющую безупречной гладкостью и алебастровой белизной кожи.
- Все хорошо, - нежно прошептал мужчина, - видишь, уже затянулось, - и продемонстрировал взгляду девушки свою ладонь с длинными, аристократичными пальцами. Разумеется, никаких шрамов и кровоточащих переломов как не бывало. Рей была бы рада улыбнуться этому зрелищу и его жалкой попытке утешить, если бы это не было таким жутким.
Служанке хотелось закричать от роя безумных, бешено штурмующих ее бедных разум мыслей, она чудовищнее другой, словно стая кровожадных птиц. И самой ужасной среди них было осознание, что если бы не проклятый пастор, командора Рена, Бена, или как бы он себя не называл, не было бы в живых и они никогда бы не встретились. Он бы никогда не грел ее в объятиях, прижимая к себе с куда большим трепетом, чем самую драгоценную виолончель, созданную признанным средневековым мастером. Никогда не писал бы ей те письма. Никогда не…
И Рей поддалась порыву, все еще сглатывая в горле горький комок слез, преодолела разделяющее их расстояние и, встав на цыпочки, прижалась губами к губам мужчины перед собой. Она отстранилась лишь затем, чтобы заглянуть в его угольно-черные глаза и убрать со лба выбившуюся из общей массы волнистую прядь.
- Мы уничтожим его вместе, - пообещала Рей.
Продолжение следует.
Комментарий к Глава двадцатая. Бытие и небытие. Часть I
Разбила главу на две половины, потому что там должна была быть нца, а я пишу ее с большим трудом и это требует отдельной подготовки, настроя и моральных сил.
========== Глава двадцатая. Бытие и небытие. Часть II ==========
Комментарий к Глава двадцатая. Бытие и небытие. Часть II
Я не умею писать нцу. Честно. Что там кто куда засунул и чтобы это было красиво и горячо, а не тупо и как будто моими пальцами над клавиатурой завладел хихикающий школьник. Зато я умею кормить вас стеклом.
Приятного аппетита!
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеёшься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Николай Гумилев.
- Мы уничтожим его вместе, - пообещала Рей.
В действительности она имела мало представления о том, кого именно имеет в виду – треклятый Галаад или все-таки злодея Сноука. В эту минуту в голове ее царил такой невыносимый первозданный хаос, что выпутать из этого клубка хоть одну сколько-то внятную мысль казалось непосильной задачей. Одно она понимала точно: своими словами, своей исповедью, Командор вдруг подарил ей желанное освобождение из мучительного лабиринта сомнений последних месяцев и ее бедная, измученная душа, выпорхнула сквозь прутья клетки, распахнув хоть и израненные, но сияющие крылья и как Икар устремилась к солнцу.
Все частицы пазла сложились и недостающие фрагменты заняли отведенные им места. Жуткая, болезненная и мрачная история человека перед ней, кем бы он ни был – Беном, командором Реном или самим дьяволом, открыла бедной служанке глаза. Почему он мучил ее своими сомнениями, почему в ответ на каждый вопрос подбрасывал лишь новые загадки, почему то тянулся, то отталкивал… Все это больше не имело значения.
Дрожащими от волнения пальцами Рей погладила бледную щеку мужчины, наслаждаясь тактильной радостью мягкости его кожи. Теперь это, как и холод его рук, больше не пугало, а не отталкивало.
В перегревшемся мозгу стучало: ты – это я. Ты – это очередная печальная история переломанной судьбы. Ты хотел быть хорошим. Ты хотел лишь уничтожить то, что отняло твою жизнь, отняло все то, что ты любил и ценил. Призвание. Семью. То, чего у нее, конечно же, не было. И теперь ей легко было представить даже без своих способностей и видений будущего Бена из прошлого, до жирного рубца, разделившего все на до и после. Отчего-то Рей видела его в Нью-Йорке, в котором никогда не была и о котором абсолютно ничего не знала, зимним вечером, когда улицы засыпаны снегом; но не таким, как в Галааде, тяжелыми оковами мертвой земли, а легким, прозрачным и воздушным, в преддверии праздника, быть может давно забытого и канувшего в лету Рождества; со стаканчиком кофе в руке, с громоздким виолончельным чехлом за спиной, в каком-нибудь смешном пестром шарфе, подаренном заботливой, но занятой матерью; быть может в очках – он же много читал? – а люди, проводящие за этим занятием много времени, как ей говорили и, как она заметила за Фазмой, часто имеют скверное зрение. В моменте, когда вместо звука праздничного фейерверка гомон шумной улицы вдруг заставляет затихнуть безжалостный набат кровавой революции. И все. Больше ничего – ни стаканчика с кофе, ни шарфа, ни праздника, только руины прошлого. Только спящие особняки Галаада и бесконечные запреты и правила. Только жуткая маска и сожаления о… потерянном. Остывшая, как и его кровь, жажда мести.
