Вражеский мост, на котором я оказался почти что случайно, стал в моей жизни судьбоносным объектом. Меня арестовали именно из-за этого моста. А ведь всё могло быть иначе. Я бы мог и не ехать на этот объект, мог бы и не жить даже в самой Москве. Ведь с детства у меня была одна только мечта – работать в цирке, в Киевском цирке. Циркачом я не стал по одной только причине. Мой отец, узнав о моей мечте, к осуществлению которой я двигался целенаправленно и воодушевлённо, пообещал, что проклянет меня и всё моё потомство. Отца своего я боялся – если бы такое сказала моя мать, то я бы ещё подумал, станет ли она приводить в исполнение свой приговор. Но отца ослушаться не мог. Отец сломал мою мечту и заставил меня стать инженером. Также он заставил меня уехать из Киева – а ведь я почти что женился на циркачке и стал циркачом-гимнастом.

Лицо моего отца, когда он разговаривал со мной, до сих пор стоит у меня перед глазами. Он говорил тихо, размеренно, но я чувствовал его ярость.

– Ты позоришь весь наш род. Какой ты Коэн? Как ты смеешь? И связываться с шиксой? С уличной бабой? Как ты можешь?!

Я молчал, и отец продолжил, чтобы совсем меня добить:

– Коэны – это элита. Избранные из избранных. Не для этого ты пришёл сюда, чтобы вверх ногами болтаться и позориться на весь мир.

Я снова промолчал, но мысленно удивился: «Откуда отец узнал о том, чем именно я занимаюсь в цирке? Ведь я только недавно освоил свой последний, коронный номер, где делал сальто-мортале под самым куполом цирка. И действительно болтался вверх ногами». Я мысленно обдумывал своё поведение, пытаясь понять, где и как мог оступиться и совершить ошибку? Неужели я чем-то себя выдал? Ведь я был так осторожен. Так тщательно скрывал цирк от родителей все эти годы.

Тем временем отец поднял брови и посмотрел на меня, ожидая реакции. Но мне нечего было сказать. Я знал, что он ожидал от меня полного повиновения. И то, что отец не одобрял моего увлечения цирком, тоже знал, поэтому и прятался от него и ходил в цирк украдкой. Но кто-то отцу донёс, и он всё разузнал. Я опять стал мысленно обдумывать, кто и зачем меня подставил, и вдруг меня озарило. Ведь это мог быть только Изя. Мой младший брат, который всегда следовал за мной хвостиком и всегда мне подчинялся. Изя был на 5 лет меня младше. Ему было уже 13, но для меня он всегда оставался малышом и карапузом. Я помнил, как он появился на свет, как мать плакала, получив «ещё одного мальчика», но как потом он сумел её очаровать своей постоянной яркой улыбкой. Изя был счастлив всегда и во всём. Он умел замаслить даже самых злобных торговок на рынке, и те дарили ему персики и отрезали куски арбуза, только бы Изя им улыбнулся. Мы с Изей были нераздельны. И в цирк он увязался за мной почти что сразу. «Значит, это Изя меня выдал, – подумал я. – Надо будет надрать ему уши». И я сжал кулаки, уже мечтая, как вымещу свою злость на младшем брате.

«Ну?» – отец смотрел на меня неморгающим взглядом.

Я ничего не ответил. Отец знал, что выбора у меня не было. Я не мог оставить мать и отца, братьев, семью ради Олеси и цирка. Конечно, я сделал вид, что колебался, и согласился только через несколько дней. Но судьба моя была решена тогда же, в тот момент, который я потом вспоминал в полные отчаяния дни в тюрьме.

Я родился в рубашке. Я родился с двумя макушками. Что это значит, я точно не понимал до моих шести лет. Ну или семи, это смотря как считать. Чтобы я смог пораньше пойти в школу, куда мои родители поспешили меня отдать сразу после переезда в Киев, меня записали на 1911 год. Однако на самом деле я родился в 1912 году в Белой Церкви, в местечке под Киевом, где проживала и преуспевала до Революции активная еврейская община.

День рождения мне тоже записали не мой – 23 марта. А это был день рождения моего отца. Когда мне переписывали документы, мать выбрала такой день, чтобы было удобнее запоминать. В то время была неразбериха с реформой, был старый стиль, новый стиль, и мать решила не переводить мой день рождения на новый стиль, а просто дать мне новую дату. И мы с отцом стали праздновать один и тот же день рождения. На самом же деле я родился в апреле, но это уже никому не было интересно. Да и мать уже не помнила точный день моего рождения, ведь у неё было пятеро сыновей и ещё умершая любимая дочь Ханна.

Про Ханну надо рассказать отдельно. Появился я на свет благодаря именно ей, Ханне. За год до моего рождения моя мать была вполне довольна своей жизнью: у неё было трое детей, старшая Ханночка и два мальчика, Миша и Петя. Больше детей мать не хотела, она еле управлялась с двумя мальчиками, и всё ждала, когда Ханночка подрастёт и станет ей помощницей. По рассказам матери, Ханна была ответственной и благоразумной девочкой. Никогда не озорничала и была к тому же красавицей. Но в возрасте пяти лет Ханночка заболела воспалением лёгких и умерла. Мать была безутешна. Она осталась с двумя мальчиками, а старшая, девочка-помощница, ушла из жизни.

И мать решилась родить ещё одного ребёночка, девочку, себе в утешение. Мать представляла себе новую Ханночку и всю беременность была уверена, что у неё будет именно девочка, которую она хотела назвать тоже Ханной, в честь ушедшей дочурки. Несмотря на то, что это считалось плохой приметой и её пытались отговорить, мать для своей девочки другого имени не хотела. У неё должна была родиться точно такая же Ханночка. Знающие люди уверяли, что живот сидел слишком высоко для девочки, но мать их не слушала. Она твёрдо знала, что у неё снова родится Ханночка, та самая девочка, которая будет ей дана в утешение. Но вместо Ханночки на свет появился я. Мать сначала отказывалась поверить, что я – её ребёнок. Она всё искала девочку. В первое время она даже отказывалась на меня смотреть, так потом рассказывали. Третий мальчик не входил в её планы. Но потом повитухи напомнили ей, что моё появление было прямо-таки чудесным. Родился я в рубашке и с двумя макушками.

«Рахиль, не бойся, этот не помрёт, – говорили ей бабки-знахарки. – Ты смотри, какой мальчик, крепкий, могучий у тебя пацан вышел».

Была ещё одна проблема в моём появлении на свет. Мать не знала, как меня назвать. Ведь она ждала девочку Ханночку, а для мальчика у неё не было ни имени, ни сил. И тогда, уже отчаявшись, мать решила, что даст мне самое традиционное, самое классическое имя нашего рода. Меня назвали Мордехаем, в честь прародителя нашего рода Пугачевских из Белой Церкви, Мордко Кагана.

Каким образом Мордко Каган стал Мордко Пугачевским? Дело было в 1787-м, когда княжна Браницкая заключила договор с евреями для возрождения экономики Белой Церкви. Княжна Браницкая, Александра, урождённая Энгельгарт, была, по слухам, дочерью Екатерины II, которую Екатерина скрыла и подменила на Павла, чтобы у неё был наследник престола. Однако к Александре Екатерина II всегда относилась благосклонно, и та была при дворе фрейлиной. Вышла замуж Александра за княза Браницкого, богатого и знатного поляка, и проводила часть времени в Белой Церкви – имении, которое подарил ей тот самый Браницкий. Она-то и перевезла туда польских евреев, и даже одарила их польскими фамилиями, оказав тем самым свою благосклонность.

Мой прародитель, Мордко, был среди перевезённых княжной Браницкой евреев и поменял свою родовую фамилию «Каган» на звучную и красивую «Пугачевский». Прародитель Мордко жил хорошо, на широкую ногу, и к середине XIX века в Белой Церкви было уже четыре семьи Пугачевских, и все они являлись его потомками. Дед мой, Герше, был прямым наследником Мордко, его правнуком, чем очень гордился.

Если верить легенде, то сам прародитель наш, Мордко, был силачом и кутилой и работал всю жизнь биндюжником. Пугачевские славились своей силой, и эту особенную мощь унаследовал и мой дед Герше. Как и его прадед, Герше был биндюжником. Огромный мужик, он мог подкову согнуть одной рукой. Дед славился на всю Белую Церковь своей мощью, и его звали на подмогу, если надо было перевернуть телегу или же перетаскать какой-то очень тяжёлый груз. Силу эту он сохранил до старости. Дед Герше издевался над хилыми, вялыми еврейскими мальчиками, которые корпели над книгами и зубрили наизусть Талмуд и Тору. Он ценил физическую силу и не одобрял выбора своего единственного сына, Иосифа, который вместо того чтобы продолжить дело отца и тоже стать биндюжником, открыл леденцовую фабрику.