— Тоже спрашиваешь себя, почему не сделал так раньше? — спросил Макалаурэ.

— Спрашиваю, — Рингвэ умел, если хотел, оставаться непроницаемым, как глыба льда.

— А если бы я приказал тебе ночью идти жечь Сириомбар?

— Нет, кано. Я бы не пошел. Считай меня ненадежным.

Молчание. Свечи мигали, заливая подставку белесыми каплями.

— Я понял тебя… надеюсь. Ты надежнее, чем я думал. Благодарю за сегодняшнее. Иначе Тху порадовался бы куда больше. Иди.

…Стукнула, закрываясь, дверь. Кажется, этот чудовищно длинный день наконец-то закончился.

Он прилёг на лежанку, накрылся старым теплым плащом Майтимо, который служил здесь пледом третий год. Пообещал себе позже перейти в спальню — и открыл глаза только утром, когда постучали в дверь с известием, что вернулся скальный голубь.

…Обратное послание с горы Долмед — тонкая полоска кожи с бисерно-мелкими тенгвами. Казалось, она жжет руки.

«Сборы начали. Наугрим затворились от нас еще три дня назад, словно получив внезапные злые вести. Нандор сегодня пересказали слухи о сожжении Гаваней Сириона».

Слово — тоже оружие. Падение Альквалондэ и предательство в Лосгаре, умноженные на разгром Дориата, стали беспощадным оружием против них. Даже теперь… Нет. Особенно теперь.

«Таурон мог готовить его и заранее», — в руках сломалось перо. Брать писчую палочку Макалаурэ даже не стал. Заметался по комнате.

«Он готовился обвинить нас еще до своего нападения на Сириомбар! И наугрим заранее получили известия… еще не о нападении, возможно даже, о его подготовке! И тогда слова ложных беженцев стали прочным подтверждением. Заверили их в том, что наши слова дешевы.

Он воюет против нас даже просто словами. Потому что мы щедро дали такую возможность! Слов ему хватит после Дориата хоть на следующие пятьсот лет…»

Еще несколько раз Макалаурэ пересек комнату, отталкиваясь ладонями от стен при разворотах. Самому ему слов теперь не хватало. Словечки Морьо не шли сейчас на язык, при попытке подобрать их шуршали жухлыми листами и бессильной злостью. Горло сдавило, и он раз за разом ловил себя на том, что хватается за ворот в попытке высвободиться.

Не хватает слов. Ему!

Работа снова станет спасением, несомненно, а ее будет море. Но прямо сейчас руки опускались вслед за исчезновением слов. Казалось, он не в силах даже взять в руки перо, чтобы не сломать его!

Еще хуже, он даже в ярость на себя сейчас прийти не в силах, чтобы одолеть это состояние.

И мысленное прикосновение к Амбарто не могло согреть — Младший снова тосклив и замкнут в безопасности далекого Балара. Перед своей бессловесностью Макалаурэ тоже будет один.

Заперев дверь, чтобы не помешали, Феанарион шагнул к арфе. Стер с нее пыль ладонью. Медленно сел. Ключ настройки лежал здесь же, на подставке, и он, не торопясь, подстроил каждую струну. Понял, что тянет время.

Куда его приведет, он не представлял. И даже не слишком хорошо понимал, что хочет сделать с собой. Ему был нужен голос, прямо сейчас, и если собственного нет, придется говорить чужим…

Коснувшись струн, он закрыл глаза.

Звуки долго были беспорядочными, разбросанными, словно первые музыкальные опыты ученика. Он искал мелодию, как ступени в полной темноте, наощупь, шаг за шагом. Просто звук шагов, скрежет камня под ногами, неровный, сбивчивый шаг и ритм сквозь сумрак и блуждающие неясные образы в нем.

Потом пришел размеренный далекий шорох моря, повторенный и раздробленный эхом, и он двинулся сквозь темноту на этот звук. Каменные стены сблизились, угрожая сомкнуться. Он шел, окутанный эхом собственных шагов, долгое время лишь на звук.

Потом возник бледный и нежный рассветный отсвет далеко впереди, и словно бы раздвинул камень. Каменная щель медленно раскрылась и спустя еще тысячу-другую шагов выпустила его на берег…

Виноград обвивал здесь каждую скалу, каждый камень и даже взламывал корнями кладку пристаней. Листья его были оторочены красным, ягоды наливались кровавым светом и манили к себе руки. Коснулся — отвел руку. Живой вздох почудился ему под упругой кожей виноградины, нажми — и брызнет кровь. Его лицо дробилось в отражении на каждой ягоде.

Или не его.

Рука дрогнула, отчаянно налитая гроздь падает от одного прикосновения, веером разлетаются алые брызги, покрывая его с ног до головы.

Вытирая брызги, он увидел сквозь рассвет и виноградные листья три звезды далеко впереди, над самой землей, и ноги сами понесли к ним. Одна из них покатилась и упала на землю, скрывшись из глаз — но став гораздо ближе, он знал это ясно, будто видел своими глазами.

Сад сгустился вокруг него, пророс лесом, тяжелым, старым как Дориат, пророс Дориатом. Виноград обвивал стволы дубов и сосен, прорастая сквозь кольчуги и обрывки серых плащей, обвивая выщербленный мост, исписанный уродливыми знаками, закиданный мусором. Виноград тянул к нему листья с алой оторочкой, похожие на маленькие ладони.

— Богатый урожай, и вино выйдет славное, — засмеялся рядом кто-то. Вышел из теней и зарослей, рослый и ладный, небрежно отбрасывая ветви с дороги. У него было точеное лицо эльда, рыже-алые волосы, спадающие почти до земли, и желтые внимательные глаза.

— Пью за ваш успех.

Протянул руку, не срывая, выжал целую гроздь в подставленную чашу словно бы без малейшего усилия. Ягоды лопались с тихим стоном. Смеясь, он пил большими глотками, и сок струился по его щекам, пятная роскошные одежды и тут же исчезая с них.

Макалаурэ неудержимо влекло дальше, мимо него, в темный зев дориатских пещер. Под ногами хрустело и звенела сталь. Шею сдавило.

Главный зал Менегрота завалили сухие листья, скрыв под собой всех лежащих. Здесь тоже змеились по стенам зелено-алые лозы, запуская отростки в камень, подставляя листья солнечному свету. Куруфин стоял здесь, с мертвенно-бледно улыбкой, поднимая чашу с вином обеими руками. Усики обвили его с разных сторон, и когда он шевелился, то вздрагивали, похожие на паутину.

— Это придаст нам силы, чтобы дойти до цели, — сказал он и протянул чашу Макалаурэ. — Не говори, что ты брезгуешь. Старший уже пил из наших рук. Ты не знаешь, где он? Его с нами нет, брат.

Макалаурэ шарахнулся в сторону, но цепь, тянувшаяся от его ошейника, вновь натянулась, увлекая вперед, в сумрак переходов. Потянуло холодом. Там мела метель, и сквозь нее мерцала упавшая на землю рукотворная звезда. Свет ее повлек к себе сильнее, чем даже цепь.

Наугрим возникли вокруг него, выступили из темноты и метели. Они брели туда же, охваченные жаждой достичь света, разрубая топорами заиндевевшие виноградные лозы на своем пути и топча тяжелые грозди. Темное и красное хлюпало под ногами. Ближайший гном развернулся вдруг и обрушил на него топор. Руки Макалаурэ были пусты, он едва успел увернуться.

Кто-то вынырнул из-за ало-зеленых зарослей, растрепанный и в мохнатой белой накидке, забрызганной алым.

— Уходи. Скорее. — Тьелкормо вложил свой меч ему в руку. Ошейник тоже охватывал его шею, обрывок цепи метался по вороту и звякал о пластины кольчуги. — Руби ее! Не стой столбом, болван, второй ты голос!

Но Макалаурэ уже не удержался и его увлекло в безумный бег через темноту.

Впереди звезда падала на берег моря. Круг замыкался.

— Мы попытаемся, — засмеялся из-за плеча Амбарусса. — Смотри, вот она, рукой подать!

На мгновение Макалаурэ обернулся и увидел его. Вастакские стрелы посыпались с неба, и одна из них, тяжелый срезень, прибила цепь от ошейника Амбаруссы к земле, брат остановился — и исчез.

Звезда маячила у самой воды. Притягивала неудержимо. Пошатываясь, он шел вперед, снова оставшись в одиночестве.

Нет, ненадолго. Желтоглазый снова стоял рядом, слева от него.

— Выпей, — засмеялся он, протягивая чашу. Густое, тяжелое, багровое вино ходило в ней волнами, в них дробились отражения множества лиц. — Выпей за то, что ты для нас сделал, и за то, что сделаешь еще.

Макалаурэ взмахнул мечом — но тот уже стоял с другой стороны.