По словам синьорины, первый фокус заключается в том, чтобы правильно обставить свое появление. «Успешную куртизанку видно уже по тому, как она входит. На воскресную мессу в хорошей церкви собирается от четырех до пяти сотен мужчин, и я могу обещать, что по крайней мере шестьдесят или семьдесят из них будут интересоваться женщинами не меньше, нежели молитвами, хотя некоторые из них об этом еще не подозревают. Входя, нужно дать мужчинам время рассмотреть себя, чтобы они знали, где найти тебя, пока будет продолжаться месса».
Сегодня в Сан-Заниполо присутствуют по меньшей мере четыре особы женского пола, знающих, как подать себя при входе, – две брюнетки и две блондинки. Всех их я уже видел ранее, и все они вошли, держа голову высоко поднятой, в платьях настолько пышных, что казалось, будто каждая влечет за собой собственные театральные подмостки. Ступали они медленно, чинно приподняв юбки над туфельками на высоких каблуках и демонстрируя желающим лодыжки.
Усевшись на выбранные места, они расправляют юбки, с деланой беззаботностью откидывают шали, дабы мельком продемонстрировать цвет кожи, хотя грудь остается целомудренно прикрытой: слишком много плоти в церкви – и мужчины живо вспомнят не только о рае, но и об аде. Одна из блондинок, с золотистой сеточкой на голове, возвышается над толпой, поскольку ее туфельки-сабо куда выше, чем у остальных. Мне понадобится приставная лестница, чтобы добраться ей хотя бы до талии, но мода, как известно, выставляет здравый смысл на посмешище, и кое-кто уже вывалил язык при виде нее.
Начинается месса, и я украдкой оборачиваюсь на то место, где сидит синьорина, зорко глядя на соперниц и внимательно рассматривая их позы вкупе с гардеробом. В ушах у меня вновь звучит ее голос.
«Весь фокус заключается в том, чтобы, даже ничего не делая, удержать внимание мужчин. И потому ты повторяешь молитву, держа голову прямо, голосом звонким и очаровательным, но не слишком громким, не сводя глаз с алтаря, но при этом помня о том, какой тебя видят остальные. Висок или затылок ничуть не менее важны, чем лицо. Если ты осмелилась распустить волосы, как делают девственницы, можно выставить пару выбившихся локонов из прически, а остальные кудри забрать в позолоченную и украшенную драгоценными камнями вуаль, изучать которую ничуть не менее интересно, нежели алтарь. А если сегодня утром ты вымыла и высушила волосы с нужными маслами – лучшие из куртизанок готовятся к мессе дольше любого священника, – то их запах способен соперничать с благовониями. Хотя при этом нужно иметь свои собственные духи, составленные исключительно для тебя, и, улучив момент, разгонять аромат вокруг себя осторожными взмахами рук, чтобы передние и задние ряды знали о твоем присутствии. Но все это – лишь предварительные ласки и подготовка к настоящему испытанию, каковым является проповедь».
Судя по тому, что рассказывала мне госпожа, для того чтобы все эти хитрости сработали, вы должны знать церковь как свои пять пальцев. Пусть она служит местом сбора самых состоятельных горожан, но если священник не лезет за словом в карман и рассыпает угрозы направо и налево, никого и ничего не стесняясь, то любая опытная шлюха может со спокойной душой оставить свои замыслы и отправиться домой. Однако, если на его месте окажется схоласт, никогда не слыхавший о песочных часах, то каждая куртизанка в церкви ощутит себя в раю.
Вот прямо как мы сейчас; и пусть проповедник в Сан-Заниполо принадлежит к ордену доминиканцев, открыто декларирующих смирение, ему явно нравится слушать собственный голос, что является серьезной ошибкой, поскольку инструмент этот – слабый и пронзительный, который скорее озадачивает души, нежели спасает их. Уже через десять минут люди старшего поколения роняют головы на грудь. А как только раздается сопение и храп, богатые девственницы возрождаются к жизни, откидывая свои вуали в сторону, и начинают метать по сторонам игривые взгляды, словно стрелы Купидона, пока их матери борются с тяжестью доброй дюжины цитат из Библии.
Вся эта суета служит превосходной ширмой для куда более серьезных дел. Пока госпожа, словно ястреб, следит за женщинами, меня в равной мере интересуют мужчины, а заодно и то, что творится у них в головах. Я пытаюсь представить себя на их месте.
Для примера я выбираю одного из них – я приметил его еще на входе. Он высок (каким в другой жизни непременно буду и я), широк в талии, на вид ему лет сорок, и, судя по его одежде, принадлежит он к одному из ведущих «вороньих» семейств, поскольку рукава его черной накидки подбиты соболиным мехом, а его супруга выглядит богатой и массивной, как кровать на четырех столбиках под балдахином. Я воображаю себя на его месте. Одна из темноволосых куртизанок сидит чуть впереди и слева от меня. Заниполо – церковь, в которую я хожу регулярно. Если все будет хорошо, я рассчитываю сделать небольшое пожертвование на ее содержание, чтобы получить право быть погребенным здесь. Каждый месяц я хожу на причастие, где мне отпускают грехи. Я возношу благодарственные молитвы Господу за свою счастливую судьбу и регулярно отдаю Его долю, за что Он помогает мне благополучно вернуть свои инвестиции. Сегодня утром я созерцал раны Спасителя на кресте, перед тем как помолиться о том, чтобы цены на серебро оставались достаточно высокими и я смог вложиться в товары для еще одного корабля, который весной отправится в Тунис. Так я обеспечу хорошее приданое для своей второй дочери, которая быстро созревает и которую следует уберечь от осквернения, поскольку молодые люди вожделеют потаенных мест в телах юных девушек. Как, впрочем, поступают временами и старики, ведь там можно обрести несказанную и утешительную сладость…
(Ага – видите? Вот так оно и бывает: мало-помалу, дюйм за дюймом, и мысль соскальзывает с духовного на плотское.) В церкви становится душно, а голос проповедника звучит монотонно, как зудит бьющаяся о стекло муха. Я тихонько ерзаю на скамье, чтобы подвинуться и обрести лучший вид, и тут замечаю ее, в пяти или шести рядах впереди, сидящую с прямой спиной посреди моря ссутулившихся фигур; ее изящная головка возвышается над ними. Разумеется, я знал, что она здесь, – я имею в виду, что уже заметил ее ранее, когда она вошла, потому что разве можно пропустить такое чудо? – вот только я пообещал себе, что сегодня не стану… Впрочем, не беда. Мы уже выяснили отношения с Господом, а мужчина время от времени нуждается в маленьких радостях. Некоторое время я позволяю себе просто любоваться ею, потому что она заслуживает этого: темно-красные волосы, – позже они роскошной волной рассыплются у нее по плечам, – золотистая кожа, полные губы и теплое мерцание плоти, когда она поправляет шаль, соскользнувшую у нее с груди. О да, она настолько красива, что можно подумать, будто сам Господь поместил ее сюда, дабы я смог по достоинству оценить тайное совершенство Его творения.
А теперь – Бог ты мой, прямо сейчас! – она поворачивает ко мне голову, хотя и не смотрит на меня прямо. Я вижу намек на улыбку, а потом медленное скольжение языка, которым она увлажняет губы. Должно быть, она думает о чем-то, наверняка о чем-то приятном. Очень приятном. И вдруг я чувствую, как между ног у меня возникает неудобство, и грань между искуплением и соблазном остается позади, хотя ни за что на свете я бы не вспомнил, когда переступил ее. Точно так же я не думаю о том, что эти влажные губы и тайная улыбка предназначены не мне одному, а еще и банкиру слева от меня, который уже успел насладиться не только ее наружностью и которому не терпится увидеть вновь, как она проводит язычком по губам. Не говоря уже о молоденьком сыне адмирала в пяти рядах позади, который только недавно расстался с любовницей и вновь пребывает в поиске.
И вот, как выражается синьорина, «ни слова не сказано, а рыбка уже попала в сети».
Месса заканчивается, и в церкви воцаряется суета, когда толпы народа, толкаясь, устремляются наружу. Мы идем быстро и, выйдя из церкви, останавливаемся на маленьком каменном мосту, с которого открывается вид на кампо, откуда мы можем наблюдать заключительный акт представления. Похолодало, и небеса грозят дождем, что, правда, ничуть не пугает людей.
