На кухне изучил содержимое кастрюлек, оставленных домработницей, наполнил тарелку едой и отправился в гостиную. Уселся на диван и включил огромную панель на стене. Он что-то жевал, но не ощущал вкуса еды, щелкал пультом, но не концентрировал внимания. Наконец, отодвинул тарелку, налил коньяка в бокал, подошел к роялю и открыл крышку.

Когда-то он окончил музыкальную школу по классу фортепиано, и преподаватели считали, что он подает серьезные надежды. Настолько серьезные, что он даже раздумывал, куда поступать: в консерваторию или на юридический факультет университета. Когда в школе ему вручили золотую медаль, а на выпускном учитель правоведения заплакал, прощаясь с юным дарованием, юридический факультет все-таки победил.

Однако, как ни странно, музыку он не забросил. Продолжал играть для себя и играл почти всю жизнь, за исключением тех четырех лет, которые провел в Иностранном Легионе. Вернувшись с войны, он возобновил музыкальные занятия, хотя вначале пальцы не слушались совершенно. Они, как и душа, загрубели и отвыкли, но трудолюбие взяло свое. Он восстановил форму и все эти годы, несмотря на занятость, не прекращал играть, пару раз в неделю обязательно садясь за рояль. В последнее время с тревогой стал замечать, что теряет былую беглость и даже стал делать специальную гимнастику для пальцев.

Сегодня он выбрал одну из пьес Грига. Ему хотелось обрести душевное равновесие, а Григ как нельзя более подходил для этой цели. Произведение он знал наизусть, ноты не требовались. С первым аккордом он окунулся в музыку, и тиски разжались, впуская свежую струю. Благодаря постоянной практике он все еще оставался неплохим пианистом и получал от игры ни с чем несравнимое удовольствие. Григ позвал его в иные миры, но чем дольше он играл, тем меньше увлекался. Постепенно сегодняшняя встреча вытеснила музыку из головы, и звуки превратились в механическое нажатие клавиш. Пальцы порхали сами собой, а в голове крутились одни и те же вопросы.

Кому понадобилось покупать Балку? Всем понятно, что эта земля не представляет никакой коммерческой ценности. Оранский замок не входит в число туристических достопримечательностей, к нему не водят толпы зевак, хотя он и признан национальным культурным памятником. Вокруг непролазный лес, а рядом нет ничего, кроме небольшого села. Дороги из Тернавы тоже нет, если не считать тропы, годной лишь для пешего. Какие цели может преследовать таинственный покупатель? Для чего кому-то могла понадобиться такая земля?

Вариантов всего два: личное пользование или бизнес.

Первый вариант заведомо исключен. Никому не нужен дом в таком заброшенном месте. Этот медвежий угол представляет ценность только для того, для кого древние развалины что-то значат, то есть для потомка рода князей Оранских, больше известного как адвокат Лука Войнович.

Тогда что – отель? Какой-нибудь экологический туризм?

Лука живо представил себе, как на месте его родового замка вырастут бревенчатые домики, между ними завьются садовые дорожки, и пожилые немцы станут ходить по ним, наслаждаясь местным пивом и прекрасной природой. Крепостную стену снесут, огородят территорию современным забором, оставят лишь башню-донжон для колорита и устроят в нем ресторан с гуцульской кухней. На крыше сделают смотровую площадку, в хорошую погоду там будет толпиться народ, и ветер будет разносить над лесом немецкую речь. Брр…

Но если разобраться, так ли для него важна идея восстановить родовой замок? Может, все это блажь и не стоит переживаний? Ну и пусть будут туристы. Чем они плохи? Для Тернавы это даже хорошо: оживится какая-никакая торговля, появятся какие-никакие рабочие места. А замок… Просто развалины. Лука не родился там, не вырос, так в чем же дело? Может, его волнует не сама Кроличья Балка, а память об отце?

Если так, отчего тогда так ноет в груди? Откуда это чувство непоправимой, невосполнимой утраты?

Почему-то вспомнился его командир отделения, огромный серб по имени Жданович, который мог ребром ладони разбить три сложенных кирпича. Там, в пустыне, для необстрелянных новичков этот громила был царем и богом. Каким-то образом он сумел внушить им, что он единственный знает, что происходит. Жизнь из него била ключом; он громче всех хохотал, когда выдавались редкие минуты веселья, литрами пил неразбавленный спирт и яростнее всех сражался в бою. В их отделении не задерживались равнодушные. Командир, веселый и шумный, обладал врожденным чувством справедливости, и вся свора молодых зубастых самцов, поставленных в условия ежедневного выживания, инстинктивно тянулась к нему. Как руководитель, он действовал проверенными методами, кнутом и пряником: мог жестко одернуть зарвавшегося, а мог и утешить, если это было необходимо. Через год во время операции он пропал, а потом его нашли – вернее, то, что от него осталось – возле разгромленной базы противника. Он провисел там не меньше недели, с выколотыми глазами, привязанный к доскам, крест-накрест вбитым в каменную землю.

Откуда взялось это чувство невосполнимой утраты, откуда эта тоска? Все-таки зацепил его обожженное сердце ветерок с поймы, прирос он к этим чертовым камням, громоздящимся среди леса. Из юности, наполненной видениями и таинственным шепотом, явилась ему одинокая фигура Витольда Оранского. Он стоит на вершине башни, белые волосы летят по ветру. И он точно знает, зачем ему вглядываться в сгущающиеся сумерки, зачем быть начеку. Это все кровь, она зовет и требует.

Отец всегда говорил, что главное в человеке – это корни. «Без корней мы просто стадо разумных хищников, мечущихся в поисках добычи», любил повторять он. Политая потом земля делает человека человеком. Мы обязаны помнить о ней, чтобы не происходило вокруг и в каких условиях мы бы не жили. Он повторял это еще в те смутные времена, когда в обществе не было принято интересоваться корнями. Это не входило в кодекс хороших манер, а временами могло оказаться и опасным. Если дед Луки владел аптекой, то сын аптекаря, чудаковатый археолог, уже не владел ничем. Но он научил сына впрок, научил тому, что считал для себя непреложной истиной: владеть землей – значит нести за нее ответственность, беречь, любить, пестовать, а если понадобиться, жертвовать ради нее жизнью.

Луке Войновичу теперь нечего беречь. Он упустил свою возможность.

Последние аккорды замерли под потолком. Он потянулся к бокалу и сделал большой глоток. По телу струилось приятное тепло, но оно не приносило облегчения. В наступившей тишине вдруг стало до боли одиноко. Он тоскливо посмотрел в окно, и поймал себя на мысли, что хочет просто выйти на улицу, оказаться среди людей. После возвращения с войны он все время жил один и никогда не страдал от этого. Бывало, ему снились кошмары, он просыпался в поту, вымотанный, с колотящимся сердцем, и тогда хотелось уткнуться в чье-то теплое плечо. Сны уходили не сразу, преследовали его какое-то время после пробуждения, но все же бороться со страхами он всегда предпочитал один. Случалось, что хотелось общества и общения, и он легко получал и то и другое. Теперь хотелось бежать от себя самого.

Все нервы, будь они неладны! Как хорошо, что сэр Найджел сейчас в городе. Лука даже улыбнулся, когда представил патрона сидящим в своем кресле, эдакого Санта-Клауса в безупречном костюме. Облачко смешного белого пуха вокруг головы никак не вяжется с острым взглядом заинтересованных глаз, смотрящих поверх очков.

Вот и хорошо, так и поступим. Завтра он все выложит Найджелу и пусть мудрец советует.

Сэра Найджела сообщение о покупке Кроличьей Балки встревожило. Он встал и неторопливо зашагал по кабинету, держа сцепленные руки за спиной. Лука терпеливо выжидал.

– Неприятная история, – наконец сказал патрон, усаживаясь в кресло и постукивая пальцами. – Видно, кто-то затеял игру.

– Ты исключаешь случайность? – спросил Лука, наблюдая за ним.

Сэр Найджел неопределенно пожал плечами. Помедлил, раздумывая, а затем изрек:

– Ты знаешь, мой мальчик, за свою жизнь я научился не доверять случайностям. Они случаются не так часто, как это может показаться.