– О, Лука, вы вернулись? Иду-иду, уже все готово!
Стол в гостиной сиял белой скатертью. Разнообразные кушанья на маминых тарелках, а в средине ваза с желтыми розами. Среди прочего Лука заметил свои любимые пирожки с фасолью, холодный ростбиф, фаршированные яйца, тминный кекс и конечно роскошный именинный торт. Торт украшали свечи: белые четверка и восьмерка, обведенные бордовой траурной каймой, которая, вероятно, отвечала чувству пани Брониславы о прекрасном. Только ей могла прийти в голову мысль украсить торт свечами, будто он ребенок. Зачем вообще нужен этот торт? Могла бы обойтись тминным кексом. Впрочем, удивляться тут не приходится: для нее он и есть своего рода ребенок, подопечный, который мгновенно захиреет без заботы и внимания.
Пани Бронислава вышла из кухни, торопливо вытирая руки о фартук и улыбаясь, как начищенная монета. Недолго думая, она схватила Луку и принялась тискать его в медвежьих объятьях, хотя ростом едва доставала ему до плеча.
– С днем рождения, дорогой мой Лука! С днем рождения! – восклицала она, подзадоривая саму себя. – Желаю вам здоровья! Счастья! Дорогой вы мой, крепкого вам здоровья! Счастья, огромного! И здоровья!
Когда излияния, наконец, иссякли, они вдвоем уселись за стол. Лука разлил по крошечным рюмкам самодельную наливку – экономка свято верила, что для праздника нет более подходящего напитка – и пригубил за самого себя. Он не любил эту наливку, она была слишком приторной, но сегодня приходилось терпеть, и хотелось верить, что пани Бронислава это оценила.
Шустрая старушка отличалась отменным зрением, и Лука давно уяснил, что от ее острого глаза невозможно скрыться никому и ничему. Она знала всех жителей округи поголовно, и была в курсе всех сплетен на много километров от Тернавы: кто куда и зачем уехал, кто на ком женился, кто родился, умер, заболел, развелся, купил машину и так далее. Но ее любимым коньком было холостяцкое положение хозяина. Она неустанно сокрушалась, что такой красивый и солидный мужчина до сих пор не осчастливил какую-нибудь достойную женщину. Пару лет назад его угораздило привезти сюда Жанну, и пани Бронислава до сих пор не забыла «ту чудесную деточку», которая показалась на небосклоне, будто звездочка, а потом куда-то пропала. Отбиваясь от расспросов и намеков, он сожалел о допущенной ошибке и больше ее не повторял. Лучше пусть считает его безнадежным бобылем, чем питает иллюзии относительно женитьбы. Пусть даже думает, что у него какие-нибудь отклонения по этой части – лишь бы не пыталась устроить его личную жизнь.
Он мужественно выдержал завтрак, и пани Бронислава осталась довольна. Все прошло именно так, как она себе представляла, а для нее это было важнее всего. В конце трапезы Лука преподнес ей изящную серебряную брошку. Экономка прослезилась: она просто обожала украшения. За годы их совместной жизни таких брошек у нее накопилось немало, но каждый раз, когда Лука делал ей традиционный подарок на свой день рождения, она была счастлива, как дитя.
Беспокойство никак не оставляло его. Тягостное, муторное и липкое, оно копошилось в сердце целый день. Лука внимательно проанализировал последние события на работе, но нигде не мелькнуло ни малейшей зацепки, ни малейшего повода для такого странного состояния. Он был уверен, что не пропустил предупредительный звонок; все шло гладко, как по маслу. Днем бродил по саду, держа руки в карманах, вдыхал запахи угасающего лета, потом сел за ноутбук, чтобы поработать, но вскоре бросил эту затею, и еще до обеда уехал во Львов.
Вечером Лука собирался ужинать один и поэтому телефон так и не включил. Сэр Найджел поймет, он прекрасно знает особенности своего адвоката, и поздравит его завтра утром. Жанна тоже потерпит. Даже если она и рассчитывала на приглашение и обиделась, то виду не подаст, а ничего другого от нее и не требуется. Все остальные тем более могут подождать. Сегодня он решительно не хотел никого видеть и не собирался ни о чем переживать.
Только что это за непонятное беспокойство овладело им в Кроличьей Балке? Он не мог припомнить ничего подобного, и мучился, не находя себе места. Снова и снова анализировал вероятные причины и, не находя их, начал сомневаться, уж не сдают ли на старости лет нервы. В конце концов усилия возымели результаты; тупая игла нашла себе более комфортное положение, но так и не выскочила из сердца.
К вечеру в квартире стало совсем тесно и душно. Он привел себя в порядок и посмотрел в зеркало. Сегодня ему исполнилось сорок восемь лет. Ровно столько, сколько было маме, когда она умерла.
Он вздохнул и пристальнее всмотрелся в свое отражение. Загорелое породистое лицо, продуманная небритость. Морщины есть, но они не портят его, а выглядят как и должны, следами испытаний и раздумий. Седины многовато, но и она к месту. Лука не любил короткие стрижки и носил волосы, лежащие на шее крупными серебристыми кольцами. Осмотр в целом его удовлетворил, он поправил дорогой галстук, прошлогодний подарок сэра Найджела, и пешком отправился в ресторан.
Лука, как заправский холостяк, холил и лелеял свои привычки. В этом ресторане он бывал еще с родителями. С тех пор само заведение очень изменилось, а вот атмосфера в нем осталась прежней. Может быть, так казалось только ему, и все же он продолжал ходить сюда. На летней террасе под полосатым тентом не оказалось ни одного свободного столика. Знакомый официант заметил его и увел вовнутрь, под прохладу кондиционера.
– Вы сегодня один, пан Войнович? – вежливо спросил он.
– Да, Марк, никого не жду.
Официант кивнул, подал меню и отошел.
Есть как-то не хотелось. Проклятое беспокойство точило сердце и для начала Лука попросил бутылку вина. Потом вспомнил, что не обедал, и все же заказал стейк с кровью. В ожидании пил вино маленькими глотками, смотрел на публику за стеклом и вспоминал, как приходил сюда с родителями в их последний год. Летней террасы тогда еще не было, они сидели в шумном зале, и на столиках горели лампы. Сновали официанты с подносами, в углу наигрывал джаз усталый пианист. Ему вдруг представилось, что они оба, отец и мама, просто отлучились. Через минуту они вернутся, усядутся за столик, заговорят, и мама знакомым жестом поправит волосы. Отец начнет рассказывать что-то смешное, а мама будет улыбаться в ответ. Будет ласково смотреть на них обоих, и отпивать по маленькому глоточку из бокала. Мама любила кьянти, и отец всегда заказывал для нее это вино. Она говорила, что нет ничего вкуснее сочетания сыра и вина, а из сыров предпочитала горгонзолу с медом и грецкими орехами. Мама вообще обожала Италию: сама готовила итальянские блюда, неплохо знала язык и могла служить ходячим путеводителем по Апеннинскому полуострову. Она знала наизусть все песни любимого ею Тото Кутуньо и громко распевала их на кухне, когда была одна.
А потом там же, в Италии, на берегах озера Гарда она и умерла.
Когда он был совсем маленьким, родители ночью тайком приходили в его комнату и любовались им. Он был красивым ребенком, но они никогда не упоминали об этом днем, а ночью приходили любоваться. Весь в синяках и порезах, он крепко спал, зарывшись в разметавшиеся кудри, и не мог знать, что они на него смотрят. И все же каким-то образом он чувствовал их тайное присутствие. Оно окружало его такой безграничной любовью, что мощнее защиты нельзя было и придумать. Мальчишкой он вечно рвался в бой, был смел до безрассудства, а их любовь служила убежищем, в котором он набирался сил. И свято верил в то, что так будет всегда.
Беда заключалась в том, что он был единственным поздним ребенком, и они слишком приручили его. Мама часто говорила, что он должен быть сильным, но истинный смысл ее слов он понял много позже. Наверное, она предчувствовала, что ей придется скоро покинуть своего мальчика. Оставить его одного, когда он меньше всего будет к этому готов. Она знала и хотела предупредить, что в один прекрасный день убежище рухнет, словно карточный домик, и позади не останется ничего.
После их смерти сил едва хватило. Он чуть не сломался и был рад, что она не видит его в таком состоянии. Бродил, ослепленный горем, по львовской квартире, наполненной их вещами и их запахом и не понимал, что происходит. Сидел один в коттедже в Тернаве и смотрел на вазу с жухлыми розами, сорванными ее рукой. Одиночество набросилось на него из-за угла и застало врасплох.
