32.

  «Меня не волнует, произошло что-то подобное здесь или нет! И меня не волнует, можете ли вы угадать причину этого или нет! Абсолютно понятно ?! Полностью!!! Кто-то пришел сюда сегодня вечером, убил мою собаку и до смерти напугал мою жену! И вы называете это относительно безобидным инцидентом !! "

  Лицо Стефана было почти багровым от гнева. На его щеках блестели неистовые красные пятна, а голос дрожал и, казалось, вот-вот перевернется. Лиз никогда раньше не видела его таким злым. Его руки дрожали, как будто ему срочно нужно было что-то схватить и раздавить. Казалось, что все в Стефане находится в непрерывном нервном движении, которое он мог контролировать лишь частично. Она не удивилась бы, если бы в следующий момент он бросился на Ольсберга и ударил его.

  Снова было светло, а точнее: незадолго до полудня, но солнечный свет там больше не приносил утешения, защита дня исчезла с прошлой ночи. С тех пор, как ВЕЩЬ была в доме.

  Застонав, Лиз подняла руку, закрыла глаза рукой и беспокойно пошевелилась. Олсберг посмотрел на нее быстро и нервно, но скорее сбитый с толку, чем виноватый, и быстро повернулся к Стефану, когда тот встретился с ней взглядом.

  Лиз почти не чувствовала обиды на него. Его здесь не должно было быть, и, несмотря на настойчивые предупреждения Стефана и Свенсена, она пришла сказать ему именно это, словами, которые она тщательно продумала, но все внезапно показалось ей неважным и совершенно бессмысленным сейчас, когда она была с ним. - Конечно, эффект от шприца, - слабо подумала она, чего, по ее ощущениям, наверняка хватило бы для лошади. Морфий. Он, должно быть, ввел ей морфин или какой-нибудь такой же сильный дьявольский препарат.

  Врач пришел ночью, но полицейский, которому Стефан сразу позвонил по телефону, еще не явился, и настроение Стефана ухудшалось с каждой минутой ожидания. Он кричал на Питера и хлопал дверьми. Лиз сама чуть не испугалась его. Затем появился Ольсберг. Несмотря на то, что шприц привел ее разум в состояние тумана, она узнала шум мотора его ветхого вагона «Фольксваген» и испугалась. Она не знала, звонил ли ему Стефан, или местная разведка просто сработала достаточно быстро, чтобы позвонить ему самостоятельно, но если она это сделала, то он, должно быть, уже горько пожалел об этом. В течение последних тридцати минут он познакомился со Стефаном Кенигом, успешным писателем, городским беженцем и общепризнанным общительным человеком, со стороны, которую мало кто заподозрил бы в нем.

  Олсберг корчился, как избитая собака, ожидая, пока Стефан продолжит кричать, что он и делал постоянно и широко последние полчаса. Даже Лиз, которая считала, что Олсберг может сделать что-нибудь плохое, начиная с детоубийства, и которая за последние несколько дней не раз желала чумы на его шее, могла видеть, насколько неприятным был для него этот инцидент. Когда он стоял там и позволял Стефану разразиться вспышками гнева, ей почти стало его немного жаль.

  Но только почти. Она была слишком высока, чтобы испытывать настоящие чувства.

  Речь шла только о собаке, но, в конце концов, Стефан не был просто восточно-фризским торфяником, которого он мог бы успокоить несколькими бессмысленными словами. Несмотря на едва скрываемое отвращение и холодность, которые люди проявляли к ним здесь, они уважали Стефана. Он был не просто кем-то, он был известным человеком. Нападать на него - а еще лучше - на его жену - сзади и тайно - это одно дело; вступать с ним в открытую конфронтацию - совсем другое дело. Лиз сожалела, что была так ошеломлена. Ей хотелось бы насладиться моментом, когда Ольсберг узнал свои пределы. «Итак?» - спросил Стефан, когда Ольсберг не сразу ответил на его слова. "Что ты собираешься делать?"

  Лиз чувствовала, как трудно ему сдерживать свой голос настолько, чтобы он не начал кричать сразу же. В бессмысленной ярости он пробежал по дому половину ночи, но, конечно, ничего не нашел; даже следов. Если они и были, он полностью стер их с лица земли своим беспокойным блужданием. Олсберг знал это, но, вероятно, предпочел не говорить об этом ни слова, чтобы еще больше не раздражать Стефана. «В настоящий момент я мало что могу сделать, герр Кениг», - осторожно сказал Ольсберг. Он говорил медленно, словно обдумывая каждое слово, прежде чем сказать его. Вероятно, он тоже. «Конечно, я проведу дополнительные исследования. Полиция допросит несколько человек в этом районе, и я ... тоже молчу. Но я не хочу вселять в вас слишком много надежды. Подобные случаи редко… раскрываются. - Он откашлялся, нервно посасывал трубку и нащупал пепельницу. Он курил поспешно, необычно поспешно для курильщика трубки, и Лиз казалось, что он делал это только для того, чтобы занять руки и чтобы было за что держаться.

  Она встала и принесла ему пепельницу. Ольсберг поблагодарил его еще одним раздраженным взглядом и немым, но чисто автоматическим кивком головы, нервно взглянул на часы и начал беспокойно расхаживать взад и вперед. «Мы, конечно, должны также учитывать возможность того, что это было животное», - сказал он неловко, как человек, который не привык к такой манере говорить и был слишком толст, чтобы быть в безопасности. Но без особой убежденности.

  Стефан фыркнул. «Вы имеете в виду животное? Как вы думаете, какое животное способно на такое? Медведь гризли? Или, может быть, динозавр? - его голос был полон сарказма. Лиз бросила на него предупреждающий взгляд, но он, похоже, не заметил.

  Лицо Ольсберга приобрело болезненное выражение. «Пожалуйста, герр Кениг, я понимаю ваше волнение. Но дальше так не пойдем. И в конце концов, я не полицейский, я ... "

  Это была всего лишь слабая попытка контратаки, причем довольно глупая. Олсберг, похоже, сочувствовал не меньше, чем кувалда. Но, по крайней мере, он был достаточно умен, чтобы немедленно остановиться, когда Стефан развернулся на полушаге и впился в него взглядом. «Не коп, как этот?» - крикнул он. «Нет, Олсберг! Вы просто тот, кому не все равно, кто ведет себя так, как будто он владеет всем городом! Хорошо! - Он сердито жестикулировал обеими руками. "Может быть это так. Но тогда и вы смотрите, черт возьми, чтобы такого беспорядка не случилось! "