И состоятельный Перез – не исключение. Как видно из таблицы 2, в 1625–1626 годах в Алжире из 54 реисов, чье происхождение удалось подтвердить документально, мудехаров было всего пятеро (9,2 %). А перечень в разделе 4 покажет, что в конце столетия в числе реисов были мудехары из Валенсии, Арагона и Каталонии[48], записанные как «тагарины» – «Tagarim», «Tangareene» или же «bin Tagarin»[49]. В Триполи все примерно так же: в середине века здесь среди реисов тоже был некий Тагарин[50]. Трудно сказать, был ли мудехаром или местным арабом реис, обозначенный как «Мавр» («Moor») в перечне английского консула Томаса Бейкера (1679 год); по-моему, более вероятно первое[51]. И опять же, не стоит забывать, что из мудехаров, по сравнению с другими группами, вышло гораздо меньше реисов. Если вкратце, несложно сделать вывод, что к ним не принадлежали те капитаны фыркат и бригантин, которые, по словам Антонио Сосы, вскоре вознеслись на волне успеха и возглавили галеры и кальетэ. А что же помешало мудехарам покорить Алжир – страну возможностей, османскую Америку?
Эллен Фридман дает свой ответ: у мудехаров не было не только важной военной поддержки, но и экономических преимуществ[52]. Я же хочу заметить, что совершенно не согласен с ее аргументом, пусть даже он и имеет основания. Во-первых, военные возможности мудехаров не были настолько ограниченными. Они не раз пополняли ряды алжирских войск. В одном из писем от 1536 года говорится, что среди алжирских солдат было семь-восемь тысяч андалузцев и лишь две тысячи турок. Двадцать лет спустя Филипп II, рассказывая французскому послу о пятнадцати тысячах аркебузиров в Алжире, добавил, что шесть тысяч из этих «великолепных солдат» – андалузцы – и разве на это можно не обратить внимания?[53] Конечно, сложно объяснить, почему эти андалузцы не сумели обеспечить себя необходимым капиталом. Ведь, как мы покажем в разделе 10, многие корсары, начав с нуля, после прибыльных набегов сменили фыркаты и бригантины на кальетэ и галеры.
Повторим вопрос Меруша: ввело ли второе поколение корсаров – турки, пришедшие в эти края после 1520-х годов и взявшие власть, – эмбарго против мудехаров?[54] Возможно, да; на это указывает и тот факт, что местное население нисколько не было причастно к корсарству. Похоже, новые пришельцы решили монополизировать пиратство и ни с кем не делиться прибылью. Чего еще ожидать от людей, прибывших с другого конца Средиземного моря, чтобы рисковать жизнью ради наживы? Да и алжирские янычары, гораздо сильнее мудехаров влиявшие на политику, завоевали право совершать набеги на пиратских кораблях и получать свою долю добычи лишь в 1568 году, после долгой борьбы, – столь искусно и стойко защищали корсары свои привилегии. Если для таких мудехаров, как Джулиан Перез, и делали исключение, то лишь потому, что зажиточные рабовладельцы имели тесные связи во властных верхах. А еще отметим, что корсары, в большинстве своем – турки и новообращенные мусульмане, не просто видели себя единственными властителями, но и к мудехарам относились с подозрением. Кое-где испанских переселенцев подозревали в шпионаже и в пособничестве Габсбургам. А впрочем, разве часть изгнанников не осталась христианами?[55] Кто мог поручиться, что завтра они не станут сотрудничать с врагом, если вдруг нападут испанцы?
А никто! После того как мудехаров изгнали из Испании и они начали пиратствовать в Алжире, произошло одно событие, и оно убедит нас в том, сколь сильную тревогу вызывали новые пришельцы у старых элит. Некий шпион, неофит-мусульманин, пойманный в 1618 году, сознался под пытками в таком, что это отразилось на всех мудехарах. Он рассказал, что испанцы заключили союз с вождем пустынных кочевников-бедуинов – эмиром поселения Куко, – а также с мудехарами и некоторыми мусульманами, недавно принявшими ислам. Как только шпион предупредил, что вскоре испанский флот нападет на Алжир, городские власти не упустили долгожданной возможности. Они не только обезоружили тех мудехаров, в чьей преданности сомневались, но и заперли во внутренней крепости даже мудехаров-мусульман, запретив тем одеваться по-турецки и носить усы. Во имя безопасности следовало отделить предателей от турок – правящей элиты, чья надежность не вызывала сомнений[56].
Разъяренные изгнанники-мудехары селились не только в портах Алжира. Они обосновались в марокканском Сале и начали разбойничать на побережье океана. По сути, мудехары жили в Сале еще с ХVI века, хотя там и не было порта, подходящего для корсарства[57]. Затем, в начале ХVII века, к ним пришли еще 1200 переселенцев из села Орначос (орначерос), что в Эстремадуре. Те приплыли туда незадолго до изгнания и смогли перевезти имущество. Гораздо меньше повезло мудехарам, прибывшим из Санлукара, Кадиса и Льерены в «последней волне». Бедным переселенцам ничего не оставалось, кроме как присоединиться к орначерос, построившим крепость на другой окраине города, на левом берегу реки Бу-Регрег.
Новоприбывшие мудехары были обречены на корсарство. Впрочем, они и принадлежали к оседлой, но разбойничьей культуре. Большинство из них еще в Испании учиняло грабежи вместе с пиратами[58]. Кроме того, напомним, что за 30 тысяч дукатов орначерос получили от Филиппа II право носить оружие. А кроме того, они чеканили фальшивую монету. И удивительно ли, что такое племя пополнило ряды пиратов на новой родине? К этим мудехарам в 1614 году примкнули и христианские пираты, вынужденные покинуть Эль-Мамуру (современная Мехдия), когда город перешел в руки испанцев. В результате Сале в мгновение ока преобразился в корсарский порт[59]. Сами же его обитатели, вначале приняв покровительство султана, потом восстали и в 1627 году даже создали независимую республику; правда, постоянное соперничество между орначерос и мудехарами не позволило ей долго просуществовать.
Теперь возвратимся ко второму поколению мусульманских корсаров – к выходцам из Западной Анатолии, властвовавшим в Магрибе и с конца ХV века все чаще (и все заметнее) нападавшим на христианские побережья. В западных источниках их обозначают как турок, однако здесь надо принимать во внимание не этнический, а религиозный смысл (именно так его понимали в Западном Средиземноморье). Между прочим, часть пиратов происходила из знатных греческих родов, принявших ислам несколько поколений назад. Скажем, матери реисов Хызыра и Оруча – христианки. Однако большинство корсаров, как, например, реисы Кара Дурмуш, Кара Хасан, Курдоглу Муслихиддин, Кемаль, Бурак и Пири, были мусульманами, как говорится, с деда-прадеда.
Всех их объединяли берега Анатолии. Мусульманское пиратство в регионе расцвело после турецко-венецианской войны[60]. В ХVI веке пираты начали искать новые территории для охоты. Со временем скромные грабежи на море переросли в организованное корсарство и приняли очертания, подобные знаменитому «циклу пиратства» (piracy cycle), о котором писал Филип Госсе[61].
Впрочем, ровно за три с половиной столетия до английского историка этот трехэтапный процесс уже подробно описал Мустафа Али. Он тоже не был в восторге от моряков с запада Анатолии и называл их «Mellahîn-i gâret-pesend» (моряки, любящие грабить и расхищать). Али сообщает, что в большинстве своем те были турками, уроженцами предгорий Каздага, что на северо-западном побережье Малой Азии. Эти турки сперва прославились как лучники, а потом, сбиваясь в шайки по пять-десять человек, начали похищать христианские «сандалы» – лодки. Спрятав такой сандал где-то в заливах между Эгейскими островами, разбойники усаживали в него и гребца из подданных падишаха-зимми[62] – точнее, порабощали христиан, охраняемых исламским правом, – и начинали пиратствовать, нападая на те торговые корабли, которые привлекли их алчный взгляд (осм. «gözlerine yeğdirdikleri rencber gemilerün basub»). Какое-то время они совершали подобные набеги, пока не разживались на фыркату. Чем сильнее пираты приумножали богатство и опыт, тем быстрее переходили на новый уровень. Наступало время еще немного расширить судно или же купить новое, а еще лучше – получить кальетэ «по желанию» у одного из капитанов Мореи (Пелопоннеса). Накопив капитал и обретя мастерство, моряки прекращали разбойничать: они были готовы стать корсарами, а значит, им предстояло плыть в Магриб. Став корсарами, они обязались следовать определенным правилам: не нападать на мусульман и неверных из хараджгюзар[63], не нарушать пределы джихада и газы и, раскаявшись в грехах, «следовать за благой верой, по возможности совершая намаз»[64]. По крайней мере так все было в теории.
