Был конец мая. Солнце ярким светом заливало землю. Почки на деревьях раскрылись, и маленькие зеленые листочки приготовились вырваться наружу.

В конце недели девочкам предстояло сделать свой первый атеистический доклад перед классом. Они проработали журналы «Наука и жизнь», «Знамя» и переписали достаточное количество заметок из других журналов, которые им одолжила Орешек. Подготовка велась у Оли дома. В один из таких дней Нина, удовлетворенная проделанной работой, в приподнятом настроении и с чувством выполненного долга направилась домой. Уже подходя к дому она увидела стоящую у ее подъезда машину скорой помощи. Хотя днем, когда она заходила домой, не было ничего такого, из-за чего можно было волноваться, тревожное предчувствие охватило ее. Почти сразу из дома вышли два медбрата, неся на носилках Лялю. Трубки торчали из Лялиных рта и носа, и подвешенная над ее головой капельница отсчитывала по капле розовую жидкость, которая медленно втекала в вену. «Мама, мамочка, что с тобой?» – завопила Нина и бросилась к носилкам. «Девочка, отойди! Не видишь, твоя мама без сознания!» – остановил ее медбрат. Из подъезда вышел сразу постаревший и осунувшийся Борис. Увидев дочь, он обнял ее и, проводив взглядом отъезжающую машину, повел в дом.

– Это просто какой-то кошмар. Всё так неожиданно, – рассказывал Борис Нине и Олегу, пришедшему домой вслед за сестрой. – Она пришла с работы какая-то бледная, вялая. Говорит, болит живот. Я предложил вызвать скорую. Нет, говорит, это мои камни в желчном. Выпила таблетку, ну, знаете, эту – снимающую спазмы и расширяющую сосуды, и через некоторое время упала в обморок. Так вот взяла, обмякла… и упала. Врач скорой считает, что у нее разорвался аппендицит и начался перитонит.

– Это страшно? – Олег нервно ерзал на стуле.

– Страшно. Может быть заражение крови, и наступит смерть, – Борис замолк, его руки дрожали, и лицо покрылось пятнами.

Он встал и медленно зашагал взад и вперед по комнате. Затем позвонил в больницу. В отделении сказали, что Ляля до сих пор без сознания, что ей делают операцию, что шансов мало… Он сел опять на стул, закрыл лицо руками и заплакал.

Нина тихо вышла из большой комнаты и прошла в свою. Она прикрыла за собой дверь и открыла настежь окно. Заходящее солнце яркими, желто-красными лучами осветило ее маленькую, с сидящими на тумбочке куклами и плюшевым мишкой, комнату. Подул свежий ветерок, обдав Нину майским цветочным ароматом. Нина встала на колени, крепко, до боли, прижала к груди руки и, не отводя глаз от раскрытого настежь окна, заговорила. Она говорила тихо, порою всхлипывая и вытирая предательски текущие слезы, но проникновенно, не обращая внимание на уличный шум, на разговор отца с братом в соседней комнате, на сигналы проезжающих машин.

«Господи! Мне не к кому больше обратиться, кроме тебя! Спаси мою мамочку, верни ее нам. Пусть она будет жива! Пожалуйста, Господи! Помоги! Поддержи моего папочку. Ну, пожалуйста, Господи!» – Нина повторяла раз за разом эти слова, порой что-то меняя или добавляя. Она не понимала сама, что делает, что говорит, она была одержима в своей такой не умелой, но исходящей из самого сердца молитве. Слезы без удержи текли по ее лицу, колени занемели, но она не меняла своей позы и не вытирала слез. Она их не чувствовала. Солнце уже давно скрылось из глаз, уступив место месяцу и звездам, которые заняли свои привычные места на черном небосводе.

В комнату вошел Борис. Он ничуть не удивился, увидев стоящую на коленях дочь. Он подошел к ней, погладил ее по голове и произнес: «Всё в порядке, Ниночка. Операция прошла успешно, мама пришла в себя и сейчас спит. Ложись спать, уже поздно».

Когда отец вышел, Нина подошла к еще раскрытому окну и, послав в бесконечное звездное пространство воздушный поцелуй, прошептала: «Спасибо тебе, Господи!»

На следующий день Нина и Оля на шестом уроке пошли в кабинет химии, чтобы еще раз обговорить план своего выступления перед классом. За партами уже собрались все члены кружка. Зинаида Петровна тоже не заставила себя долго ждать и вошла в класс с толстой кипой новых, еще пахнущих типографской краской, журналов. «Ну что, дети, в пятницу у вас ответственный день. Мы начинаем нашу пропаганду. Чтобы вам не было страшно выступать перед всем классом, я предлагаю вам выступить с вашими докладами сегодня, сейчас, перед другими членами кружка. Вы уже должны были подготовиться, материал у всех с собой. Как вы на это смотрите?» Ребята закивали. «Ну, вот и прекрасно! Кто первый? Пожалуй, начнем по рядам. Сначала – Вася Савосин, потом – Оля Корешкова с Ниной Гольдберг, потом…» – и она стала перечислять фамилии остальных членов кружка.

Вася выступал красноречиво и пылко, цитируя высказывания о Боге выдающихся деятелей партии. Ребята слушали и переживали, получится ли у них так же хорошо и доходчиво. Наступила очередь Оли и Нины. Девочки вышли к доске и Нина, нарушив договоренность о том, что вступительное слово скажет Корешкова, заговорила первая. Только ничего того, о чем девочки решили говорить, Нина не сказала. Она, прямо глядя в глаза Орешко и своих товарищей, промолвила: «Я очень извиняюсь перед вами, Зинаида Петровна и вами, ребята, но я выхожу из кружка! Я не могу убеждать других, чтобы они не верили в Бога, потому что сама – верю. Я верю в Него. Я люблю Его. А теперь делайте со мной, что хотите», ее голос дрожал, и ноги стали ватными. Дети молчали. Первой молчание нарушила Корешкова, принявшая признание Нины как настоящее предательство с ее стороны:

– Ты что, с ума что ли сошла? – закричала она. – Мы же только вчера с тобой занимались и готовились. В Бога она верит… Нет, точно, рехнулась. Тоже мне верующая какая. Ты хоть раз была в церкви?

– Нет. Я еврейка, а евреи в церковь не ходят, – выпрямилась Нина.

– А куда тогда они ходят, чтобы молиться? – решила докопаться до истины Оля.

– В синагогу, – Нина напрягла мозги, чтобы не выдать своей полной неграмотности в иудаизме.

– И ты тоже ходишь в синагогу? – Корешкова прямо-таки рвалась в бой.

– Никуда я не хожу.

– Чего ты тогда болтаешь, что ты – верующая. Где же тогда твой Бог? Где ты его держишь? Где? Покажи?!

Нина развела руками, стараясь охватить всё окружающее пространство, и сказала:

– Он – везде. Всюду. И еще… Вот здесь! – она приложила руки к груди и глубоко вздохнула.

Все молчали, сразу почувствовав, как что-то незримое, теплое и доброе вошло и в их души. Молчание длилось несколько минут, пока Савосин не нарушил его: «Что-то, ребята, мне уже и выступать перед классом не хочется». «И нам тоже», – послышались голоса других ребят. Орешко заметалась на месте: «Ребята, как быть-то? Мне же партия поручила… Что я теперь скажу?» Корешкова, которая уже потихоньку пришла в себя, задумалась, как выйти из создавшегося положения, и радостно воскликнула: «У меня идея! Давайте будем и дальше собираться. Только кружок будет называться не “атеистический”, а “материалистический”. Если по-честному, Зинаида Петровна, то всё, что вы нам рассказывали, меня не убедило в том, что Бог не создавал жизни на Земле. Но зато я просто влюбилась в химию». Ребята зааплодировали. Идея Оли всем пришлась по вкусу. Орешко тоже успокоилась и, как химик, была польщена.

Дети продолжили собираться. Кружок приобрел такую популярность, что вместо семи его стало посещать двадцать человек. Ребята были так увлечены химией, что в результатах химических олимпиад, проходящих в Москве, школа стала занимать только передовые места.

Родители уже давно спали: папа похрапывал. А Олег вскрикивал во сне: «Гол, гол!» – после часового просмотра футбольного матча между «Динамо-Москва» и «Спартаком». Нина же стояла раздетая у зеркала и с недовольным видом изучала свои лицо и фигуру. Последнее время она ходила всё время раздраженная и плакала по каждому поводу. «Переходный возраст» – объясняли ее поведение родители. Нина замкнулась в себе, постоянно искала в себе недостатки. Тысячи чисто женских вопросов мучали ее, но она не решалась поговорить о них с матерью.